Тревожная служба. Сборник рассказов - Эрхард Дикс

— Очевидно, придется кого-то другого терзать своими вопросами, а, Лео? — сказал я и, поскольку он молчал, не удержался и добавил: — Притом у каждого хватает своих проблем, которые тоже нужно решать. — Это прозвучало слишком резко, но я уже не мог остановиться: — Где уж тут понять самые простые вещи, если никто не хочет их понимать... И чего стоят тогда все эти фразы о том, что нельзя оставлять человека в беде!

— Все наши беды имеют одну причину... — медленно произнес Цорн.

Я почувствовал, что раздражаюсь еще больше — ну вот, опять начинаются эти никому не нужные рассуждения. Однако, слушая дальше, я начал понимать, что это была не такая уж пустая фраза, как показалось вначале.

— Время есть, — сказал Цорн, — и я расскажу тебе одну историю. Парень, с которым мы вместе росли, сбежал на Запад пять лет назад. Сейчас он в Реклингхаузене. Мать очень хочет, чтобы он вернулся обратно, и он тоже в каждом письме пишет, как ему одиноко. Однако у него не хватает мужества... — Его рука легла на мое плечо, и он вновь повторил то, с чего начал: — Все наши беды имеют одну причину. Но в данном случае речь идет о следствии. — В его голосе звучала искренняя озабоченность.

Я был несколько удивлен — раньше я не замечал у него таких мыслей и даже не предполагал о них.

— Речь действительно идет о следствии, — заметил я, — и наш долг повлиять на него, если это будет в наших силах.

Цорн согласно кивнул. Я почувствовал к нему доброе, теплое, дружеское чувство.

— А ведь я совсем не знал тебя, хотя мы давно знакомы... — Это вырвалось у меня случайно, но я даже рад был, что сказал это. Цорн как будто удивился, но потом иронически спросил:

— И что же из этого следует?

— Ты, оказывается, умеешь очень хорошо слушать, и не только это!

Цорн быстро взглянул на меня и, как мне показалось, несколько смутился. Я тоже.

Он взял бинокль и, глядя вниз через границу, заметил вскользь:

— Ты, по крайней мере раньше, не слишком заботился о том, чтобы кому-нибудь хотелось тебя слушать...

Ута рассказывала мне, как в 1945 году отец вернулся домой и сразу же пошел работать. «Работаю один за целую дюжину», — говорил Вальтер Борк и был рад этому. Он работал так, как будто хотел своим трудом возместить потерю многих безвинно уничтоженных людей.

— И когда недавно отцу поручили дело, которого он давно ждал, я почувствовала, как он был доволен и горд этим заданием. Мне кажется, это было мечтой всей его жизни — построить большой мост. Он часто говорил об этом. Это была его идея фикс. Я не знаю точно, что это за мост, знаю только, что для него он очень многое значил, и, думаю, не только для него.

Ута взяла сигарету. Она делала это очень редко, собственно только в шутку, чтобы позлить меня, потому что я терпеть не могу, когда женщины курят. Но сейчас мне было не до этого.

— Он совсем извелся, работал больше, чем обычно, даже в ночные часы, не верилось, что ему уже шестьдесят. В каждом письме отец обязательно рассказывал о своем объекте. Он вновь был молод и одержим своей идеей.

Помнится, отец говорил, что решение о назначении из-за его преклонного возраста было принято не без колебаний со стороны руководства. И его очень тронуло то обстоятельство, что работа была все же поручена ему, а не кому-либо другому. Он стремился оправдать оказанное ему доверие, и этим отчасти объяснялось его необыкновенное рвение. И вот теперь это... — Ута умолкла.

Я невольно сравнивал ее отца со своим. На первый взгляд у них было мало общего. Мой отец не был мечтателем. Мне кажется, для мечтаний у него просто не было времени. Он всегда бывал чем-то занят, всегда что-то мастерил и ко всякой работе относился очень серьезно. Он часто читал мне из маленькой узкой тетрадки изречения римского императора Марка Аврелия, например: «Старайся выполнять порученное тебе дело с полной отдачей сил... Это удастся лишь в том случае, если каждое действие ты будешь расценивать так, как если бы оно было последним в твоей жизни...»

Насколько я помню, он всегда поступал именно так-, ничего не делал вполсилы, и ничто его так не обижало, как заявления товарищей: «Ганс, пожалей себя! Это могут сделать и другие, помоложе. Отдохни!» В этом, пожалуй, наши отцы были одинаковы. Вальтер Борк тоже не щадил себя. Но, с другой стороны, ничто на свете не могло бы заставить моего отца даже мысленно покинуть свою страну. А тот, другой, — отец Уты?

Я молча сидел рядом с ней. Она смотрела перед собой и тоже молчала. Все, что нужно было узнать о Вальтере Борке, я узнал. Она сказала мне все, в каждом ее слове чувствовалось, как она борется за своего отца, пытаясь понять то, что не укладывалось в ее сознании. Не видя выхода и не зная, как этому помешать, она надеялась на меня. Но чего, собственно, она ожидала? И как я мог решать что-нибудь за нее? А если это вызовет нежелательные последствия, которые будут вечно стоять между нами?

Лежавшее перед нами письмо требовало немедленных действий. Я еще раз перечитал строчки, где Вальтер Борк описывал события той ночи. В портфеле, таким образом, находились проектные документы, которые он должен был передать руководству. И портфель исчез... Инженер Борк боялся, что ему не поверят. Пугала также мысль о том, что он не оправдал доверия и его, вероятно, отстранят от работы... Может быть, он боялся следствия? И я вдруг вспомнил о рубцах на его спине. Но это же абсурд. Он прожил среди нас двадцать лет. Неужели он мог подумать такое?

Беккер сказал бы: «У него психология обывателя». И в этом была бы доля правды.

— Думаю, твой отец находился в состоянии шока и такое решение казалось ему единственно возможным, — сказал я. — Ложное понятие о чести, страх, недоверчивость. Он просто не видел другого выхода. Мне, во всяком случае, так кажется.

Она подняла глаза и посмотрела на меня. Ее взгляд выражал сомнение, но вместе с тем в нем угадывалась затаенная надежда.

— Уверен, что все будет хорошо, — твердо произнес я, и это было сказано не просто для того, чтобы успокоить ее и себя. Теперь я знал, что нужно делать, и знал, что это лучший выход для всех нас, особенно для Вальтера Борка, которого я уважал, несмотря на то, что осуждал его действия. Я чувствовал себя ответственным за него и Уту.

Время позднее. Пора было уходить, хотя мне очень не хотелось. Ута встала меня проводить.

Семь утра. Часы швембергской церкви на этот раз точно отбили положенное число ударов. Облака рассеялись, и только высоко над нами еще оставалась легкая дымка, но это уже не могло помешать солнцу бросать свои ласковые лучи на землю. Цорн уверял, что сегодня будет хорошая погода.