Ловушка уверенности. История кризиса демократии от Первой мировой войны до наших дней - Дэвид Рансимен

ведут страну к пропасти и окончательному разорению. «Вполне возможно, что не только банкротство, но и реальный голод наступит в этой стране, в основном по причине плохого управления»[34]. Пытаясь выступить с умеренной защитой демократии, Черчилль немного переборщил.

Он попал в риторическую ловушку. Он хотел одновременно проявить сдержанность и алармизм: сдержанность в вопросе о том, чего может достичь демократия, и алармизм в отношении рисков, с которыми она столкнулась. Его противники из числа лейбористов в палате общин любезно пожурили его за выступление, как если бы это был излишне натужный номер музыканта, лучшие дни которого остались в далеком прошлом. Положение Черчилля в 1947 г. гармонировало с трагикомедией демократической жизни. Он спас британскую демократию от величайшей за всю ее историю опасности, но на выборах был отвергнут британским народом. Решительная победа лейбористов в 1945 г. указывала на то, что избиратели хотели материальных наград за жертвы, которые они понесли. Их новые правители не стремились выбиться в диктаторы, как и Рузвельт. Поэтому Черчилль был вынужден преувеличить созданную ими угрозу, дабы вернуть демократии чувство меры. Разве люди забыли, что стояло на кону и кто именно спас их? Проблема Черчилля заключалась в том, что люди как раз не забыли; наоборот, они помнили слишком хорошо, и именно поэтому выбрали нечто другое. Токвиль мог бы сказать, что демократия – это худшая система, если исключать все остальные, потому что демократии не хватает чувства меры. Демократия делает из мухи слона, а из слона муху.

Черчилль был не единственным, кому было сложно проявить чувство меры. В его положении отражалась та сложная ситуация, в которой демократия оказалась после 1945 г. Конец Второй мировой войны решительно отличался от конца Первой мировой, в том числе потому, что люди помнили, что случилось последний раз. Было четкое ощущение того, что в 1918 г. от демократии потребовали слишком многого, а большие надежды породили лишь еще большие разочарования. На этот раз нужна была более скромная, более прагматичная защита демократии. Однако сама Вторая мировая война была поистине катастрофическим событием. Хаос и нищета – вот что осталось после нее. Могла ли умеренная защита демократии решить задачи послевоенной эпохи, которая требовала неотложных действий? Признание того, что демократия – наименьшее зло, может предостеречь от гордыни. Но поможет ли оно хоть чем-то в условиях реального кризиса?

Кризис не заставил себя ждать. К 1947 г. западные демократии столкнулись с двумя взаимосвязанными угрозами. Во-первых, все большую угрозу представлял Советский Союз, который после войны стал сверхдержавой, соперничающей с США. Если конкуренция сверхдержав приведет к новой войне, какую войну демократии могли бы теперь уверенно выиграть? Во-вторых, росла угроза политического и экономического раскола континентальной Европы, которая так и не выбралась из банкротства, она оставалась разделенной и травмированной военным опытом. Люди хотели демократии. Но можно ли было им ее доверить? Демократия нуждалась в защите. Но можно ли было ее защитить, признавая ее слабости?

Был постоянный страх, что прагматическая защита демократии откроет двери всем, кто будет спекулировать на трансформации политического режима. Как можно было противостоять тем, кто метит в диктаторы, если вы не готовы разобраться с ними на их собственных условиях? Но было и другое опасение – что от прагматизма до фатализма всего один маленький шаг. Граждане самых разных стран искали практического возмещения за совершенные ими жертвы. Однако если дать им то, что они хотели, они так и успокоились бы на своих ограниченных целях и прозаических устремлениях. Кризисы давали возможность увидеть вещи в перспективе. Но как этого достичь, если демократиям внушали, что надо просто довести дело до конца?

Кризис 1947 г. был довольно суровым: казалось, что Европа подошла к экономическому краху, а США находятся на грани войны с СССР. Однако главным вопросом этого года был вопрос о том, смогут ли демократии проявить дальновидность. Наиболее важные споры 1947 г. касались способности демократии посмотреть за горизонт актуального кризиса и каким-то образом использовать свои долгосрочные преимущества. Эти споры определили условия «холодной войны». Также они сыграли ключевую роль в ее завершении, которое наступит через много лет. Однако они не могли добиться конечной цели – научить демократии управлять собственной судьбой. Это превосходило их возможности.

Неопределенная победа

В исторической памяти народов западных демократических стран Вторая мировая война запечатлелась как «хорошая» война. Это было неизбежное столкновение со злым врагом, которое имело выразительный исход. Первая мировая война, напротив, запомнилась как нечто гораздо более двусмысленное. Ее неизменным символом стала бессмысленная окопная война. Она была состязанием, которого можно было избежать, принесшим множество страданий и решившим очень мало вопросов. При этом оно создало условия для будущих катастроф. Однако с точки зрения демократии это противопоставление ошибочно. Первая мировая война была столкновением, которое по мере своего развития приобретало все более ясные очертания. Оно началось как борьба между обширными империями, но потом превратилось в схватку между демократией и автократией, которую выиграли демократические страны. Во Второй мировой войне все получилось наоборот.

В действительности конфликт 1939–1945 гг. состоял из двух разных войн. Первая, с 1939 по 1941 г., была борьбой демократии и ее врагов, которую демократические страны на самом деле проиграли. Немногие люди, посмотрев на карту Европы летом 1941 г., подумали бы, что демократия способна тягаться с Гитлером. Второе противоборство, с 1941 по 1945 г., стало грандиозной борьбой обширных империй, которую выиграли США и Советский Союз. В результате фашизм был уничтожен, в том числе в его японском варианте. Но в 1945 г. было намного сложнее, чем в 1918, истолковать исход войны как безусловный триумф демократии. Подданные Сталина гибли десятками миллионов, чтобы сокрушить Гитлера, под принуждением, которое с точки зрения демократии казалось едва ли не гротеском. США, как и в Первой мировой, предоставляли деньги и материальные ресурсы, но человеческие ресурсы в основном были советскими. Демократиям нужна была эта помощь, чтобы противостоять нацизму как проекту, готовому умереть, но не сдаться. Конфликт 1914–1918 гг. было очень сложно считать однозначной борьбой за демократию, пока из него не вышла Россия. И наоборот, конфликт 1939–1945 гг. было сложно считать такой однозначной битвой за демократию, когда Россия в нее вступила.

Сталин на словах поддерживал западные идеи демократии – включая необходимость выборов в Восточной Европе – на конференциях военного времени, проводившихся ради того, чтобы заложить основы послевоенного урегулирования, – сначала в Тегеране (1943 г.), затем в Ялте (1944 г.) и Потсдаме (1945 г.). К 1947 г. стало ясно, что его обещания ничего не стоят. Сталин был заинтересован лишь в тех выборах, в которых выигрывали коммунисты. В противном случае никаких выборов просто