Бот - Максим Кидрук

— А теперь сосредоточься, парень! — недовольно буркнул лектор. — Это важная информация. Так вот, между нейронами существуют так называемые синаптические связи. Синапс — это место контакта между двумя нейронами или нейроном и клеткой, принимающей сигнал. — Ральф сделал небольшую паузу. — За последние двадцать лет основные подходы к изучению мозга исчерпали себя. Абляция[50], электростимуляция[51], транскраниальная магнитная стимуляция[52], магнитно-резонансная томография давно не дают новых знаний. Изучать мозг при помощи этих методов — все равно что чинить наручные часы молотком и зубилом. Исследователи сходятся в том, что дальнейшее расширение знаний о функциях мозга возможно только в том случае, если удастся объединить дендриты с массивом микроэлектродов. Инструменты должны быть того же масштаба, что и нейроны, и при этом контактировать с максимально возможным числом дендритов. Другими словами, речь идет о создании искусственного синапса, соединении живой и неживой материи на основе нанотехнологий.

— У меня на родине нанотехнологиями считается все, что меньше гаечного ключа на 24 мм, — попробовал пошутить Тимур.

Но Ральф не обратил на это внимания и продолжил:

— В начале 80-х я поступил в аспирантуру Аризонского государственного университета в Темпе. Наша группа под руководством профессора Стивена П. Массиа пять лет разрабатывала идею техно-синапса. — Ральф отпил кофе из чашки. — Основная проблема не в том, чтобы соединить органику с неорганикой. Химики давно это умеют. Нам надо было соединить дендрит с материалом, способным воспринимать импульсы и превращать их в сигнал, который мы могли бы зафиксировать.

— И вы придумали, как это сделать?

— Нет, — признался Ральф. — Приклеить дендрит к металлу успели до меня.

— То есть вы украли идею? — Тимур прикусил язык, размышляя, не ляпнул ли он лишнего.

Ральф сверкнул выцветшими глазами.

— Здесь не все так просто, юноша. Эксперименты по созданию нейронных имплантатов продолжаются до сих пор. Сейчас нейрохимики могут намертво «приклеить» дендрит к чему угодно — от обычной стали до чистого золота. Однако все опыты проходят в лабораторных условиях, на отдельно взятой клетке или группе клеток. Но пока — а я за этим внимательно слежу — никто не сумел создать подобное соединение непосредственно в мозге живого человека. Понимаешь, о чем я, Тимур? Живого человека.

— А почему?

— А потому что мозг человека — специфическая система. Для того чтобы создать искусственный синапс в голове, сначала надо доставить внутрь мозга нужный материал и катализаторы реакции. Этого можно достичь двумя путями: направить их по кровеносным сосудам в мозг либо же — проделать в черепе дырку. Рассчитывать на то, что пациент добровольно согласится на то, чтобы его череп раскалывали зубилом, по меньшей мере неразумно. Казалось бы, выход один — разработать агенты, которые с кровью будут попадать в мозг, а там произойдет соединение с дендритами. Вроде бы ничего сложного. Но на самом деле это сложнее, чем отправить Армстронга на Луну.

Тимур постепенно начинал понимать, к чему ведет Ральф.

— В организме человека есть уникальная вещь, называемая гемато-энцефалический барьер, — продолжал нейрохимик. — Его еще в XIX веке открыл Пауль Эрлих. Краситель, введенный им в кровеносную систему крысы, распространился по всем органам и тканям животного, кроме мозга. А в 1913 году ученик Эрлиха южноафриканский хирург Эдвин Гольдман показал, что краситель, введенный в спинной мозг собаки, попадает только в ткани головного и спинного мозга и не окрашивает периферические органы. Благодаря этим опытам ученые узнали о барьере между мозгом и кровью. Этот барьер защищает нервные клетки от микроорганизмов, токсинов, антител, словом, от всего, что может нанести им вред. Он выполняет функцию фильтра, через который в мозг поступают питательные вещества, а из мозга наружу выводятся продукты жизнедеятельности. Часто этот барьер становится помехой медикаментозному лечению, не пропуская в мозг лекарство. Гемато-энцефаличнский барьер и являлся препятствием для создания техно-синапса.

Ученый перевел дух и продолжил:

— Профессор Массиа делал все правильно, ему удалось сблизить микробиологию и электронику. Но его, к сожалению, интересовала только академическая карьера — конференции, статьи, монографии. — Ральф скроил презрительную гримасу. — Перевод бумаги. Массиа даже не попытался повторить опыты в мозге живого человека. Он и шагу не сделал за пределы лаборатории. Несколько раз я намекал, что исследования бессмысленны, если не развивать их, пытаясь вставить чипы в мозг живого организма. Для начала хотя бы обезьяны. Надо мной просто посмеялись… Словом, я защитил диссертацию в начале 1984 года и покинул его группу.

— И вы нашли способ обойти гемато-энцефалический барьер? — догадался Тимур.

— Да. Поэтому я считаю себя отцом техно-синапса. Идея пришла сама по себе. Как все гениальное, она была простой. Тогда я не понимал, что с ней делать, куда двигаться дальше, но точно знал, что смогу протолкнуть микрочип в мозг. Но я не спешил с публикацией результатов, пытаясь найти сферы их применения. Как ни старался, я не мог придумать ни одной актуальной сферы, где можно было бы применить мои знания. Боялся, что, как только опубликую свое открытие, эти сферы подметит кто-то другой, тут же использует мои идеи, наклепает десяток промышленных патентов и станет миллиардером, а я войду в историю, но умру в нищете.

— Деньги…

— Все в этом мире упирается в деньги, молодой человек. Так что я просто тянул время.

— А как вы пробили этот барьер в мозге?

Ральф отвел глаза. Он молчал почти минуту, после чего весьма неохотно заговорил:

— Я не пробивал, — тут он стал взвешивать каждое свое слово, как на допросе. — Барьер существует в большинстве, но не во всех частях мозга. Нейроны дна четвертого желудочка должны контролировать наличие токсинов в крови, поэтому лишены барьера. Этот желудочек — своего рода ахиллесова пята мозга. Я нашел способ, как попасть именно туда, а затем… — нейрохимик вдруг запнулся. — Впрочем, мы отклонились от темы. Тебе совсем не обязательно так глубоко во все это вникать.

Тимур понял, что Ральф все еще надеется получить за свое открытие Нобелевскую премию, когда эта чертовщина в Атакаме закончится, поэтому не склонен слишком откровенничать.

— Хорошо, Ральф. Я не настаиваю. Что было дальше?

— В 1985 году я встретил Кейтаро.

— И?

— Уйдя из группы профессора Массиа, я оказался без средств к существованию. Кейтаро пригласил меня в качестве ассистента в Токийский университет. Мы быстро сбизились. Понимая, что у меня не хватает опыта для практической реализации техно-синапса, я рассказал Кейтаро о своих идеях. — Ральф Доэрнберг нахмурился. Взгляд стал острым, как осколки вулканического стекла. — Он как раз занимался нанотехнологиями: молекулярным строительством и нанороботами. Помню, как загорелись глаза Кейтаро, когда я выложил ему теорию нейронных имплантов. После разговора чертов Джеп вынудил меня дать обещание не публиковать результаты. С этого все и началось… — Канадец отодвинулся от стола и добавил: — Допивай кофе. Я кое-что тебе покажу, а потом мы продолжим беседу.