Персидская литература IX–XVIII веков. Том 1. Персидская литература домонгольского времени (IX – начало XIII в.). Период формирования канона: ранняя классика - Анна Наумовна Ардашникова

* * *

Эмиром поэтов при караханидском дворе в Бухаре был Ам‘ак Бухараи (ум. ок. 1147). Его стихотворное наследие восстанавливается по многочисленным свидетельствам в тазкира, в том числе Даулатшаха Самарканди и Риза Кули-хана Хидайата. В своей антологии «Собрание красноречивых» (Маджма‘ ал-фусаха) он собрал все имеющиеся фрагменты произведений Ам‘ака. В разделе, посвященном поэту, имеется образец касыды с одним из популярных типов стандартного зачина – «явление влюбленному образа (хийал) возлюбленной». Эта лирическая ситуация восходит к ‘узритской традиции, имеет множество вариаций в арабской и персидской поэзии и зафиксирована в средневековых трактатах о науке любви. Видение может посещать влюбленного наяву или во сне, а стилистический регистр произведения на эту тему варьируется. Ам‘ак, отдававший предпочтение элегической тональности, придает ситуации трагическую окраску тем, что к влюбленному в его касыде является образ не живой, а умершей возлюбленной (призрак):

Призрак того кумира с кипарисовым станом и серебряным

                                                                  подбородком

Вчера ночью во сне предстал передо мной.

Подобно луне на ущербе, затмился его светлый лик,

Подобно аркану, свернулся в кольцо его прямой стан.

Не сохранили его ланиты цвет лепестков розы,

Не осталось вокруг его груди аромата цветов жасмина…

Лик, что сиял, словно душа ангела,

От праха и крови стал, словно одежды Ахримана…

Что сказал [призрак]? Сказал он: «Увы, мои надежды

Были ошибкой, как и уверенность в твоей верности и любви.

Не было у меня сомнений, что вплоть до этого дня ты

Терпеливо хранил в молчании память обо мне…

Отправил ты меня в темную землю руками смерти,

Предпочел мне тех, что достоинством ниже меня.

Объятия мои, полные роз, сошли в объятия земли,

А ты теперь в объятиях сребротелых [кумиров] с жасминовой

                                                                           грудью.

Земля развязала узлы моих фиалковых кудрей,

А ты узлом привязан к [кумирам] с фиалковым пушком ланит.

Я тот [кумир], чей лик являл красоту весны,

Я тот [кумир], чьи ланиты являли [красоту] идолов Хатана.

Ныне под покровом земли я, как тысячи незнакомцев,

Глина стала приютом для моего бедного праха».

Лирическая ситуация появления возлюбленной в персидской касыде практически всегда сопровождается описанием ее красоты. Касыда ‘Амака не является исключением, однако речь в данном случае идет о красоте утраченной: повествовательная канва сна позволяет поэту включить в насиб обязательные компоненты канонического «портрета» юной красавицы или красавца. Перечисление феноменов былой красоты в данном фрагменте носит характер воспоминания. Включены эти компоненты и в монолог призрака. Жалоба завершается тем, что умершая возлюбленная говорит о своей верности любовным обетам и, несмотря на все высказанные упреки, произносит здравицу в адрес виновника своей смерти и призывает его веселиться и пировать по случаю наступления праздника зимнего солнцестояния Джашн-и Садá:

Лелею я любовно в сердце память о тебе,

Ношу я на шее обет [верности] тебе, как ожерелье.

Я шел и прошел мимо, пришел я и ушел,

А ты живи весело, вкушай прозрачное вино,

Требуй [подать] чашу и разожги огонь для красоты,

Ведь сосудами с камфарой стали горы и городские кварталы.

Далее в тексте следует перечисление примет зимы и описание ритуального возжигания огней, после чего начинается панегирическая часть. Пересказ сна служит своего рода повествовательным противовесом словесному портрету красавицы и картине зимы и праздника, выдержанным в технике традиционного описания (васф). Таким образом, в насибе соблюдена определенная пропорция нарративных и дескриптивных элементов.

По свидетельству Даулатшаха, Ам‘ак прославился своими траурными элегиями. В этой связи в антологии приведен рассказ из недошедшей истории Сельджуков о том, что султан Санджар, потерявший дочь, специально вызвал Ам‘ака из Бухары (или из Балха), чтобы он сложил марсийа на смерть его дочери. Поэт в то время был уже очень стар и практически слеп, поэтому от поездки отказался, а стихи в столицу Санджара Мерв привез сын Ам‘ака – поэт Хамиди.

Благодаря виртуозному владению техникой стиха, Ам‘ак стал идеальным объектом цитирования в трактатах по поэтике. В частности, Рашид ад-Дин Ватват в своих «Садах волшебства» приводит его стихи в качестве недосягаемого примера использования фигуры илтизам (повторение в каждом полустишии одного или более слов). В этом примере повторяются слова «муравей» (мур) и «волос» (муй), которые являются еще и частичными омонимами и образуют неполный таджнис:

Если бы муравей говорил, а волосок имел душу,

То я – тот говорящий муравей и я – тот волосок, имеющий

                                                                                   душу.

Если я днем или ночью встречусь с волоском и муравьем,

Ни муравей обо мне не узнает, ни волос меня не заметит.

Тело мое словно тень волоска, сердце – словно глаз муравья

От любви к той с ароматными кудрями, у которой талия как

                                                                              у муравья.

(Перевод Е.Э. Бертельса)

Интересна оценка Ам‘аком качеств идеального придворного, приближенного к особе повелителя, которыми он сам, по его мнению, обладает в полной мере:

Меня украшает занятие надима,

Поскольку я хорошо знаю его обычаи, как тебе известно.

Если нужно написать письмо, я сотку

Пером и пальцами царскую парчу.

Если нужны стихи, принесу я на пиршество

И свои собственные, и из древних.

Если нужна шутка, я стану легкомысленным,

Не будет тебе от меня никаких тягот…

А если захочешь игры в нарды или шахматы, я сыграю

По-товарищески, и это будет «дозволенное колдовство»

                                                              по мастерству.

Ни глаз мой [не обратится] к лику виночерпия,

Ни слух мой не отвлечется от тайной беседы.

Не буду я драчливым, ибо нехорошо,

Чтобы вино брало верх над разумом.

(Перевод Е.Э. Бертельса)

Приведенный фрагмент находится в русле традиционных рассуждений об идеальном служении придворного своему повелителю, предполагающем не только владение определенными профессиональными навыками, но и наличие некоторых необходимых свойств натуры, которые обеспечивают легкость и приятность общения господина со слугой.

Заслуги Ам‘ака Бухараи были по достоинству оценены Караханидами, о чем свидетельствует автор «Четырех бесед» Низами ‘Арузи: «Эмир Ам‘ак был эмиром поэтов. При этой династии он получил полную долю жизненных благ и обрел величайшую роскошь: тюрских гуламов и красивых невольниц, коней-иноходцев с золотым убранством, ценные одежды и бессчетное количество всякой собственности, одушевленной и неодушевленной. И на собраниях падишаха был он