Дневник самоходчика - Электрон Приклонский

Мы преодолели около половины расстояния до желтовато-зеленой стены кукурузы, как вдруг позади оглушительно грохнуло, теплая тугая волна воздуха толкнула меня в спину, и что-то тяжело шлепнулось на землю. Совсем близко перед нами. С опаской приподнимаем головы: крышка круглого башенного люка косо торчит из песчаной земли шагах в пяти впереди.

— Все, — почти беззвучно шевельнул искусанными губами Петр.

Мы попрощались взглядом со своей машиной: башню ее разметало взрывом, и над корпусом теперь яростно клубилось пламя; горело поле вокруг. Пониже и гораздо левее еще дымилась самоходка Кураева, стоя на черном, выжженном круге. Машина Прокудина словно в воду канула, а башен остальных двух самоходок тоже не было видно, потому что мы находились совсем рядом с кукурузой, вымахавшей в полтора, если не больше, человеческих роста. Нас снова осыпало землей, выброшенной взрывом. На рану Петра мы старались не смотреть. Все равно, пока мы в поле, на виду у немцев, о перевязке и думать нечего. Добравшись до зарослей кукурузы, где царили зной и духота, принимаемся за дело. Бинтов у нас не оказалось, а одного индивидуального пакета, найденного в кармане у Кузнецова, не хватило. Тогда Лапкин сбросил гимнастерку, стянул с себя влажную от пота нательную рубаху и с помощью зубов разодрал ее на широкие полосы. Также мы поступили и с моей рубахой. Этими тряпками мы кое-как прикрыли рану, порядком уже загрязненную, и в трех местах привязали перебитую ногу к здоровой, чтобы хоть немного облегчить страдания своего товарища, который стоически терпел адскую боль в продолжение всей затянувшейся передряги и ни разу при этом не только не пожаловался, но даже не застонал. Совершенно беспомощный, наш командир и в эти трагические минуты оставался для нас примером железной выдержки и высокого мужества. Да, «гвозди бы делать из этих людей»…

Закончив оказание «второй помощи», мы сунулись было дальше, однако ползти троим в ряд среди толстых и твердых стеблей, растущих близко друг к другу, вскоре стало совсем невозможно, и мы с Лапкиным, выдохшись, понуро уселись около раненого, не зная, как быть. А позади нас закатное, кроваво-красное солнце почти касалось приподнятой линии горизонта за Феськами. На обоих флангах, в балке и за нею, повыше села, раздаются хлесткие выстрелы танковых пушек: тридцатьчетверки обошли наконец позиции фашистских батарей и теперь рассчитываются за неудачное начало атаки. На этой стороне балки, но теперь значительно левее, у самой полевой дороги, спускающейся по склону к селу, басовито, с расстановкой, ухают наши СУ-152, и по всему кукурузному полю идет огневой бой. Среди дробной скороговорки автоматов слышатся короткие суховатые выстрелы винтовок, то и дело подают голос два или три «машиненгевера». Их легко отличить по более густому тарахтенью. В шум перестрелки временами врываются какие-то крики. Наверное, подошла наконец наша пехота и начала «выкуривать» фрицев из кукурузы. Звуки боя кажутся нашим полуоглохшим ушам не очень громкими, и мне почему-то совсем не страшно, хотя пули (это же свои!) роем проносятся над нами, скашивая иногда кукурузные метелки и глухо щелкая по початкам, из которых при этом брызжут в разные стороны, словно осколки, твердые зерна, больно стегая по лицу.

И вдруг впереди нас закачались кисточки на верхушках высоких стеблей. Инстинктивно тянусь к правому боку, где должен быть наган, — и все внутри у меня холодеет: кобура осталась висеть на спинке сиденья, автомат командира забыт в нише башни… Не до них было… Лапкин одними губами произносит что-то, должно быть, очень крепкое (за целый месяц жизни в нашем экипаже он ни разу не выругался) и безуспешно дергает взад-вперед затвор своего ППШ, забитый песком, затем перехватывает автомат за ствол, как дубинку, и, весь напружинясь, замирает, готовый действовать.

Чуть правее нас раздвинулись кукурузные стебли с длинными листьями, и появился бегущий немецкий солдат, в каске, в расстегнутом мундире с закатанными рукавами и с черным автоматом на левом плече. Рослый фриц удирал, часто и нервно оглядываясь, и, даже не потрудившись снять свой «шмайссер» с плеча, выпускал назад очередь за очередью… Но сейчас это было совсем не смешно. Фашист, неожиданно вильнув в нашу сторону, очутился в трех-четырех шагах от нас, и Лапкин стремительным прыжком метнулся ему навстречу, занося над головой свою «дубину». Неловко — из-за левой руки — вскакиваю с земли, а немец уже шатается и ловит обеими руками в воздухе невидимую опору. Лапкин со злым придыханием обрушивает второй удар на каску врага, и тот, подминая кукурузный стебель, растягивается во весь рост. Товарищ мой вырывает у немца автомат и бросает мне, а сам, упав на правое колено и часто взглядывая вперед, быстро снимает у своего пистолета-пулемета затвор и стирает тряпицей прилипший к смазке песок. Затем, дунув для порядка в ствол, он так же быстро и сноровисто производит сборку и щелкает затвором, проверяя плавность его хода. А где-то близко уже слышны запыхавшиеся родные, русские голоса…

Вот среди желто-зеленой чащи замелькали там и здесь, пробегая мимо нас к печальному жнивью, разгоряченные, пахнущие потом пехотинцы и, не задерживаясь, скатываются редкими неровными цепями вниз, к селу, откуда доносится непрерывная стрельба. Закинув за плечо трофейный автомат, с облегчением сажусь на землю между Петром и убитым немцем. Мне почудилось, что грудь убитого медленно опускается, и я уставился на нее во все глаза: по шелковой голубовато-серой нательной рубахе неторопливо ползла крупная вошь, ядреная, налитая, с противно просвечивающимися черными внутренностями. Солдаты между собой называют ее «черноспинкой», или «фрицевской», так как она отличается своей мастью от нашей, серой. Вошь, словно корабельная крыса, бегущая с тонущего судна, покидала еще теплое, но уже мертвое тело своего хозяина.

— Ишь, насекомая, а действует правильно, — спокойно заметил Лапкин, доставая кисет из кармана брюк, и, к удивлению моему, впервые разговорился: — Вот они своих вояк в шелковое исподнее вырядили. Думали, вша на шелку буксовать будет и осыпаться. А куда?..

Он сплюнул махорочные крупинки, приставшие к языку, и продолжал:

— Нет, коль тело грязное да потное, то никакие…

— Пи-ить… — слышится за нашей спиной тихий скрипучий голос.

Мы беспокойно оборачиваемся к раненому: лицо его бледно и спокойно, скулы заострились, глаза полуприкрыты веками. Растерянно переглядываемся.

— У фрица всегда фляжка имеется, — уверенно говорит заряжающий. — Надо посмотреть.

Он наклоняется над мертвецом, расстегивает поясной ремень, на пряжке которого выштамповано заклинание «Готт мит унс» («С нами Бог»), и выдергивает ремень из-под спины немца. На ремне действительно болтается фляга.

— Спиртное. Ничего. Лейтенанту сейчас как раз это и требуется: терпеть легче будет.

Петру плохо, но он крепится. Срочно нужны носилки. Оставляю Лапкина возле командира и бегу через поле туда, где справа от нас, вдоль единственной дороги, торопливо продвигаются к окраине села новые цепи. Может быть, удастся найти санинструктора с носилками.

Совсем молоденький солдат, выбежав из кукурузы с легким пулеметом в руках, торопливо начал окапываться на краю жнивья. Останавливаюсь около и спрашиваю:

— Эй, друг! Санинструктора своего не видел?

Он отрицательно мотнул головой, продолжая быстро работать лопаткой, выбрасывая землю перед собой. И тут меня помимо воли прорвало.

— Ты что же, брат, оборону сюда прибыл занимать? — стоя над ним и всеми силами стараясь не закричать, спросил я. — Здесь дело сделано. Не видишь разве, что наши давно в селе и уже из балки наверх лезут?

Он посмотрел на поле, посреди которого остывали две погибшие самоходки, и перевел взгляд на село. Там, внизу, на дне глубокой балки, сгущаются вечерние сумерки, пронизываемые трассами пуль; лихорадочно трепещут огоньки работающих автоматов и пулеметов, и кажется, что подступающая к селу темнота испуганно шевелится и никак не может улечься. А над бугром, западнее Феськов, на самом гребне высоты черные силуэты наших танков мечут длинные молнии вслед медленно, неохотно отходящему врагу. Затем не то виновато, не то с опаской пулеметчик посмотрел мне в глаза, подхватил своего «Дегтярева» и, ссутулив спину, бросился догонять горстку солдат, бегущих врассыпную к селу. Наверное, остался без первого номера, более опытного и старшего наставника. И жутковато теперь солдату быть одному, и ответственность давит с непривычки…

Навстречу из балки поднимается, пошатываясь, боец, неся на закорках раненного в ногу товарища. Спрашиваю у них, где можно найти санинструктора. Остановившись и осторожно ссадив на землю раненого, солдат тяжело перевел дух и неопределенно махнул рукою в сторону Феськов:

— Там… своих раненых много. — Голос его звучал устало и сипло.