Теплая птица - Василий Гавриленко

— Марина расскажет тебе, — пообещала женщина. — А меня зовут Букашка.

— Я Киркоров, — глухо отозвался одноглазый.

«Зайка моя, я твой зайчик!», — возникло в памяти. К чему это?

— Выпустите меня.

— Хорошо, Андрей, — мягко сказал Киркоров. — Но, чтобы выпустить тебя, мы обязаны сковать тебе руки вот этим.

Он потряс в воздухе наручниками.

Кто эти люди и что может связывать их с Мариной? Запах сырости стал запахом опасности.

— Попробуй только приблизиться, — пригрозил я. — Шею сверну.

— Ну вот, — искренне огорчился Киркоров. — Букашка, прочти ему.

Женщина откашлялась.

Предчувствую тебя. Года проходят мимо —Все в облике одном предчувствую тебя.Весь горизонт в огне — и ясен нестерпимо,И молча жду, — тоскуя и любя.

— Стой! — крикнул я. — Я согласен.

— Вот и ладушки, — усмехнулся Киркоров. — Тогда повернись и сложи руки за спиной запястье к запястью.

Я выполнил указание. Передо мной встали Джунгли, железнодорожная будка, костер, и Марина — ее задумчивые глаза и ровный голос, читающий стихотворение бывших.

Прикосновение металла неприятно. Наручники защелкнулись. Я повернулся лицом к решетке. Киркоров откинул полу плаща. На поясе у него помимо кобуры висела связка ключей.

— Бука, светани.

Киркоров зазвенел ключами. С потолка капала вода.

Я скоро увижу Марину. Щенячья радость в душе сменилась холодом, таким же, как холод наручников на запястьях. Что она сделала со мной? Я был игроком, возможно, лучшим в Джунглях, я оберегал Теплую Птицу, и вдруг… Я здесь, за решеткой, с этими странными людьми, и виновата во всем Она. Скорее увидеть ее — я должен знать, что истинно: то, что происходит со мной сейчас, либо то, что случилось в доме, затерянном в Джунглях.

— Наконец — то.

Киркоров нашел ключ, вставил в замок. Ржавый скрип был сигналом свободы. Как только решетка распахнулась, я бросился вперед, точно бык, — отчаянно и обреченно. Длинная нога Киркорова преградила мне путь, я потерял равновесие и полетел на пол, носом — в щербатый камень.

— Ты, ублюдок, — зашипел Киркоров, склоняясь надо мной. — Еще одна такая выходка, и я вышибу тебе мозги к е…ной матери.

Единственный глаз этого человека полыхал такой яростью, что сомнений не было, — да, вышибет.

— Поднимайся.

Букашка помогла мне встать на ноги.

— Эх, Андрей, — голос Киркорова снова стал миролюбивым. — На твоем месте я радовался бы: в этих застенках томились цари и генсеки.

Букашка рассмеялась:

— Брешешь, Киркоров.

Ее смех мне понравился. Хороший смех.

— Почему вру? — возмутился одноглазый. — Я слыхал, что здесь сгноили Ленина.

— Ленин помер на даче с золотыми перилами. И не от того, что его сгноили, а потому, что впал в младенчество.

— Он из младенчества и не выходил. Тем более — на даче мог быть двойник Ленина.

— Ты бы это ленинцам сказал….

Я слушал странный диалог, мало что понимая, и думал: не рвануть ли вверх по коридору, пока на меня никто не смотрит.

— Ладно, хватит, — точно прочтя мои мысли, жестко сказал Киркоров. — Ты вечно споришь, Букашка. Иди вперед, освещай дорогу. Андрей — за ней.

Женщина пожала плечами и, бросив перед собой луч фонаря, пошла по коридору. Я двинулся вслед. Тяжелые ботинки Киркорова застучали по каменному полу за моей спиной.

Коридор был узкий, извилистый. Никаких ответвлений, либо дверей, — кишка, оканчивающаяся камерой, какую я только что покинул. Точно нора кролика, только не теплая и сухая, а сырая и мертвая, типичная человеческая нора…

На другой стороне кишки — противоположность камере — светлая зала. Как это по-человечески! Из света — во тьму за какое-то мгновение…

От электрического света я ослеп на мгновение.

Длинный стол из красного дерева, окруженный черными креслами. На дальней стене — герб: золотой двуглавый орел. Посреди стола на листе металла полыхает костер.

— Снегирь, гаси свет. Генератор посадишь, — крикнул кто — то.

Во главе стола, прямо под двуглавым орлом, в кресле с высокой спинкой сидел подросток. Мальчик лет четырнадцати. Я никогда не видел в Джунглях детей и с изумлением уставился на него.

Но тут погасло электричество. Пока мои глаза привыкали к тусклому свету костра, Киркоров сообщил:

— Учитель, мы привели дикого.

— Я же просил не называть меня учителем, Киркоров, — голос мальчика был не по-детски хриплым. — И, тем более, не нужно называть диким нашего гостя. Присаживайся, Андрей.

Он показал рукой на ближайшее ко мне кресло. Я уже не удивлялся: здесь, похоже, все знали мое имя.

— Снимите с меня наручники, — сказал я, глядя в глаза мальчика, в которых отражался огонь костра. Он спокойно выдержал мой взгляд и кивнул Киркорову.

— Сними.

Киркоров заколебался.

Мальчик слегка улыбнулся и повторил приказание. Вздохнув, одноглазый подчинился. Потирая запястья, я примостился у стола.

— Меня зовут Христо, — представился мальчик.

В свете костра у меня появилась возможность его рассмотреть. Теперь Христо не казался мне мальчиком. Складки кожи у рта и носа, мешки под глазами, — все говорило, что передо мной мужчина, неведомой силой вставленный в тело мальчика, но волей-неволей выглядывающий наружу.

— Что это за место? — спросил я.

Христо улыбнулся, на этот раз широко. У него не было ни единого зуба — плоские изжеванные десны.

— Этот подземный бункер называется Кремль — 2. Отсюда власти бывших намеревались управлять страной в случае Дня Гнева. Но … не успели спрятаться. Вышел немец из тумана, вынул ножик из кармана, кто не спрятался, я не виноват.

Христо засмеялся. За моей спиной захохотал Киркоров, которому вторила Букашка.

— Ясно. Но я — то здесь причем? И … где Марина?

— Ты прав, Андрей, — сказал Христо. — Без Марины мы не должны ничего обсуждать с тобой. Букашка, позови всех.

Букашка подошла к темному пролому в стене. Я догадался, что раньше это была шахта лифта, курсирующего от первого Кремля ко второму, подземному. Что скажешь, вымысла бывшим не занимать…

— Все к учителю. Учитель зовет!

Глухое эхо потащило слова сквозь землю наверх.

— Букашка, — поморщился Христо. — Я же просил…

Марина села напротив меня. Улыбнулась. На ней — серый комбинезон, на лоб надвинута белая шапочка, из — под которой торчат пряди рыжих волос. Зеленые глаза светятся теплом. Тихая радость стала расти в моем сердце, но снаружи это никак не проявилось, во всяком случае, я так полагал. Сцепив пальцы, я исподлобья смотрел на Марину.

— Все в сборе, — удовлетворенно сказал Христо. — Познакомься, Андрей. Это Снегирь.

Над столом приподнялся широкоплечий краснолицый детина с окладистой бородой.

— Кисть потерял по пьяной лавочке.

— Спасибо за пояснение, Христо, — пробасил Снегирь и салютовал мне обрубком правой руки.

— Вовочка.

Мне улыбнулся щербатым ртом старичок с подвижными глазами. Морщинистое личико его обрамляли седые, похожие на паутину, волоски, каким-то чудом держащиеся на висках. Макушка Вовочки была блестящая и ровная, как яйцо, окунутое в масло, и в ней отражалось пламя костра.

— С Киркоровым и Букашкой ты уже знаком. Ну и с Мариной, конечно.

— Кто вы такие? — спросил я, обращаясь к Христо.

— В первую очередь, мы просто люди, — ответил тот, задумчиво глядя на огонь. — Во вторую, — мы возрожденцы.

— Возрожденцы?

— Да.

— Что это значит?

— Андрей, это трудно, почти невозможно объяснить тому, кто не знает всполохов.

— Он знает, — произнесла Марина.

— Да, — кивнул Христо. — И потому ты здесь, Андрей. Марина, кажется, уже говорила с тобой на эту тему?

— Нет, — соврал я, с удовольствием увидев, как лицо девушки краснеет.

— Ну что ж, — спокойно продолжил Христо. — Тогда я скажу тебе. Мы все видим всполохи, тот, кто утверждает, что не видит их, — лжет. Это проблески истины, отголоски прошедшей грозы. День Гнева одолел человека, однако ему не удалось до конца истребить память. Память бессмертна, как бы кому-то не хотелось обратного.

— Мне хотелось бы.

— Понимаю, Андрей. Я сам поначалу боялся всполохов, и не желал быть тем, чей образ предлагала мне память. Христо Ивайловым, сыном советника болгарского посольства, избалованным мальчиком, больше всего в жизни любящим ночные клубы, девочек и таблетки экстази. Или вот, Вовочка… Всполохи больше всех донимают его. В мире бывших он был важной шишкой, настолько важной, что мог бы предотвратить День Гнева. Во всяком случае, ему так кажется. Я прав, Вовочка?

— Прав, — отозвался старик. — Страх помешал мне…

— Ну, не расстраивайся, — мягко сказал Христо.