Темнейшая ночь (любительский перевод) - Джена Шоуолтер

«Я узнал, что во мне проделали брешь, ощутив удар внутри, словно часть меня угасала, предоставляя место чему-то иному, что сильнее меня самого». Тогда-то впервые он осознал принцип смерти – и вряд ли понимал, насколько близко он познакомится с ней вскоре.

Новый нежный вдох. Он не мог сказать, действительно ли она понимала то, что он рассказывал. По крайней мере, она не плакала, не корчилась от боли.

«На какое-то время я утратил силу воли, и демон полностью управлял мною, принуждая меня творить…» Все виды зла, мысленно закончил он, когда видения крови и смерти, дыма и пепла и полнейшего опустошения наполнили его мозг. Он сам едва мог вынести подобное знание, и не будет заражать ним Эшлин.

В ту же секунду, когда он вспомнил, как хватка демона на нем ослабла будто спала пелена сна, застилавший мозг черный туман растворился в сладко пахнущем утреннем ветерке, оставляя лишь ненавистное воспоминание.

Демон заставил его убить Пандору, стража ненавидимого им превыше всех. Жажда крови была утолена, он отступил на задворки Мэддоксова сознания, оставив Мэддокса разбираться с причиненным ущербом.

«О боги», со вздохом произнес он. «Убраться прочь от того ларца»

«Ларец», сказала Эшлин, всматриваясь в него. «Демоны. Я кое-что слыхала об этом». Она открыла, было, рот, но тут же подскочила. Вскрикивая, она слепо потянулась к вазе.

Мэддокс, двигаясь как никогда быстро, спрыгнул с кровати и подхватил вазу. Едва он поднес ее, она вытянулась над ней, и ее вырвало. Он поддерживал ее, приговаривал над ней так, как не делал этого никогда. Утешать было внове для него, и он молился, чтоб делать все правильно. Он никогда не утешал своих друзей. Они были такими же скрытными в своих страданиях, как и он.

Когда Эшлин закончила, он уложил ее на матрас и снова умыл ей лицо. Затем поднял глаза к потолку.

«Я сожалею о своих словах», прошептал он небесам. «Пожалуйста, не карайте ее за мои грехи»

Вглядываясь в нее, он почувствовал, что вечность прошла в их первой встречи, словно он знал ее всегда, и она всегда была частью его жизни. Жизни, которая превратиться в ничто, если ее отберут у него. Как такое было возможно? Лишь час назад он убедил себя, что будет в состоянии уничтожить ее. Теперь же…

«Пусть она живет», добавил он, «и я сделаю все, что пожелаете»

Все? поинтересовался тихий голосок. Не голос Насилия, понял он, и не из когда-либо слышанных ним.

Мэддокс моргнул, замирая. Прошло мгновение, прежде чем его шок перешел просто в удивление.

«Кто здесь?»

Пораженная взрывом его чувств, Эшлин подняла на него свои покрасневшие глаза.

«Я», прохрипела она.

«Не обращай на меня внимания, красавица. Спи», мягко проговорил он.

А кто я по твоему мнению, воин? Не можешь догадаться, кто имеет силу разговаривать с тобой таким образом?

Еще миг прошел, пока он воспринял ответ. Может ли это быть? Титан? Он годами взывал к Олимпийцам, и никогда не достигал цели в течение секунд. Он вообще не достигал цели. А разве Титаны не позвали Аэрона на небеса вот так же, лишь голосом?

Надежда – и страх – нарастали в нем. Если эти Титаны были доброжелательны, если они могут помочь, Мэддокс полагал что, что возможно он сделает все. Однако если они были злобными, и лишь ухудшат положение… Его руки сжались.

Они приказали Аэрону убить четырех невинных женщин; они не могли быть добры. Проклятье! Как ему теперь говорить с этими созданиями. Смиренно? Или это будет рассматриваться как слабость?

Все? настаивал голосок. Затем неодушевленный смешок. Тщательно подумай, прежде чем отвечать, но помни, что твоя женщина может вскоре умереть.

Мэддокс бросил взгляд на дрожащее тело Эшлин, искаженные болью черты лица, и вспомнил, какой она была. Как она в экстазе смотрела на него и просила вкусить тишину вместе с нею. Как стояла перед ним и благодарила за пищу. Как она прыгнула, чтоб уберечь его от его друзей.

До сих пор никто не нуждался в нем. То, что она нуждалась, принесло пьянящий прилив крови и углубило его чувства к ней.

Я не могу позволить ей так мучиться, подумал он.

Он рискнет с Титанами. Чего бы они на самом деле не хотели от здешних воинов, какими бы ни были их намерения, и действительно ли они использовали Ловцов и Эшлин для наказания его за неуважение – он рискнет.

Он подавил ругательство, подозревая, что будет страдать как никогда прежде. Но это не изменило его ответа.

«Все»

Рейес задыхаясь, бежал к комнате Люциена. Он утратил многовато крови за эти последние несколько дней. Больше чем обычно. Нужда боли, той ужасающей, прекрасной боли, овладела ним сильнее, чем когда-либо.

Он не знал причины этому и не мог остановить это. Он действительно не мог больше управлять этим. В последние пару дней он прекратил и пытаться. Что дух Боли хотел, то дух Боли и получал. С каждым новым днем, он утратил остатки желания контролировать его. Часть его хотела раскрыть ему объятия, окончательно утратить себя. Познать цепенящее ничто, приносимое каждым проблеском страданий.

Так было не всегда. Было время, когда он научился мирно жить с демоном, хоть как-то сосуществовать. Сейчас же…

Он обогнул угол, покрытый солнечными зайчиками, что пробивались из бокового окна и пятнали его зрение. Он не замедлил шага. Он никогда не видел Мэддокса таким расстроенным и напуганным. Таким уязвимым. А все из-за человека, из-за чужака. Наживки. Рейесу не нравилось это, но он считал Мэддокса другом и помог бы ему любым способом.

Он помог бы, несмотря на то, как отчаянно хотел, чтоб все стало на свои места, чтоб Мэддокс ярился и умирал каждую ночь, а поутру вел себя как ни в чем ни бывало. Потому что когда Мэддокс притворялся, что все в порядке, Рейесу было тоже легче притворяться.

Подобные мысли прервались, когда Люциен попал в поле его зрения.

Он расположился на полу, согнув колени и откинув голову на поднятые руки. Темные волосы были растрепаны, словно он запутывался в них пальцами несчетное число раз. Он выглядел подавленным, выведенным из строя. Рейес напряженно сглотнул.

Если ситуация смогла поколебать Люциена, неимоверного стоика…

Чем ближе он подходил, тем плотнее аромат роз наполнял воздух. Смерть всегда пах цветами, несчастный ублюдок.

«Люциен», позвал он.

Люциен не отреагировал.

«Люциен»

Опять, без ответа.

Рейес подошел к нему, склонился и взял за плечо, потом встряхнул. Ничего. Он присел и помахал рукой пред глазами воина. Ничего. Взгляд Люциена был пуст, рот неподвижен. У Рейеса зародилось понимание. Люциен покинул крепость мысленно, как он обычно покидал ее физически – переносясь с места на место за секунды.

Он поступал так редко, поскольку оставлял свое тело беззащитным пред нападением.