Беспризорные. Бродячее детство в Советской России (1917–1935) - Лучано Мекаччи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Коля Воинов оказался в детском доме в городе Орджоникидзе (ныне Владикавказ) на юге России. Каждое утро он ходит в школу, где учатся «нормальные» дети, те, у кого есть дом и мама с папой. Один из одноклассников, Володя, приглашает Колю к себе домой — посмотреть книги и пообедать вместе. Коля смущен: наверное, Володя не сказал родителям, что его друг — оборванец, беспризорный. Он не привык есть за столом со скатертью, чистыми тарелками и столовыми приборами, но родители Володи не осуждают его, и Коля вновь обретает домашний очаг. Правда, ненадолго. Однажды ночью отца Володи, инженера и коммуниста, арестовывают за «саботаж» на производстве: он возглавляет один из цехов крупного металлургического завода «Электроцинк». Так Володя становится сыном «врага народа»: товарищи начинают избегать его, а один учитель даже советует ему больше не приходить в школу, потому что любого, кто с ним связан, могут обвинить в заговоре против Советского государства. У Володи остался единственный друг — бывший беспризорник Коля. Володя и Коля вместе идут в тюрьму, отнести отцу Володи передачу.
Когда мы подошли к тюрьме, сквозь снежную завесу в желтоватом свете уличных фонарей я увидел длинную, темную, неподвижную очередь: она начиналась у ворот тюрьмы и исчезала в темноте. Встав в хвост, мы заметили, что там стояли одни женщины. И не было обычного гомона, гула, который обычно бывает в очереди: время от времени тишину нарушал лишь чей-то кашель. Говорить было не о чем, и в этом молчании таилось что-то пугающее. Пока мы продвигались к тюремной стене, я почувствовал нечто, чего никогда не испытывал раньше. Еще совсем недавно я ненавидел всех этих людей, которые были не из «моего» мира, моих «врагов». Но сейчас мне было их жаль. «Это люди, которых я раньше грабил», — думал я, глядя в темноте на эти фигуры, заметенные снегом. Мы медленно продвигались вперед, но очередь не уменьшалась. Одна за другой, одинокие фигуры занимали за нами место, прижимая к себе свертки и сумки. Перед нами стояла молодая девушка в поношенном пальто. Она куталась в шаль, закрывающую голову и плечи, растирала руки и дула на пальцы. Под мышкой у нее был крошечный пакет. В свете фонаря я разглядел ее грустное, заплаканное лицо со снежинками на ресницах.
Наконец подошла наша очередь. Володя назвал свою фамилию и протянул в окошечко дежурному НКВД пакет. После этого мы ушли.
— Когда суд? — спросил я.
— Еще не известно.
— Дай мне знать, пойдем вместе29.
Суд был тяжелым, отец Володи отказался подтвердить признание, которое он подписал в тюрьме. Семья так ничего о нем и не узнала. Володе с матерью и сестрой пришлось переехать в другой город. Больше Коля никогда их не видел. Это был конец 1937 года.
Мурка
Тишина ночная,
Только ветер воет,
А в развале собрался совет.
Это хулиганы,
Злые уркаганы,
Собирали срочный комитет.
С ними была баба,
Звали ее Мурка.
Хитрая и ловкая была.
Даже злые урки
Все боялись Мурки —
Воровскую жизнь она вела.
Как-то вечерочком
Встретились два урки
И один другому говорит:
«Мы ее поймали,
В кожаной тужурке
Там за переулочком лежит».
Здравствуй, моя Мурка,
Здравствуй, дорогая,
Здравствуй, моя Мурка, и прощай.
Ты зашухерила
Всю нашу малину
И теперь «маслину» получай!
Разве тебе плохо
Жилось промеж нами,
Разве мало было барахла?
Ах, что с тобою стало,
С лягавыми связалась
И пошла работать в Губчека.
Раньше ты носила
Туфли из «Торгсина»,
Лаковые туфли на «большой».
А теперь ты носишь
Рваные калоши
И чулок нет пары ни одной.
Здравствуй, моя Мурка,
Здравствуй, дорогая,
Здравствуй, моя Мурка, и прощай!
Ты зашухерила
Всю нашу малину
И теперь «маслину» получай!1
5. Убивать
Член партии эсеров Питирим Сорокин, который летом 1917 года был личным секретарем председателя Временного правительства Александра Керенского, а позднее в США стал одним из крупнейших социологов XX века, в 1922 году написал книгу, сыгравшую решающую роль в его высылке из России1. Книга называлась «Голод как фактор: влияние голода на поведение людей, социальную организацию и общественную жизнь», она была уничтожена на этапе типографского набора, не успев увидеть свет. Сорокин, по сути, не ограничился нейтральным научным исследованием, как Лидия и Лев Василевские в своей «Книге о голоде», опубликованной в том же 1922 году2, а проанализировал тему всесторонне, с точки зрения физиологии и истории, социологии и психологии, однако этот анализ был воспринят как контрреволюционный. Наиболее трагичные страницы касались конфликта, возникающего между двумя первичными биологическими механизмами, двумя инстинктами, или рефлексами (Сорокин, работавший в Психоневрологическом институте Бехтерева, использовал именно эту терминологию): с одной стороны, инстинкт голода, обеспечивающий выживание, с другой — инстинкт групповой самозащиты, направленный на выживание группы и сохранение ее целостности, так называемые «родительские», или «стадные», рефлексы. Когда первый инстинкт не удовлетворен, он дегенерирует и одерживает верх над инстинктом групповой самозащиты. В качестве доказательства этого положения Сорокин приводит из истории, начиная с древнейших времен, множество примеров людоедства и эндоканнибализма (в отношении членов собственной семьи или социальной группы), а также примеры убийства и людоедства на почве голода в современной ему России начала 1920-х годов. Конечно, это не могло не омрачать образ революционной страны3.
Осенью 1921 года Сорокин с группой исследователей побывал в Поволжье, его экспедиция длилась двадцать дней и проходила по Самарской и Саратовской губерниям. Трагедия, открывшаяся его глазам, казалось, сошла со страниц готического романа, представляла собой плод больной фантазии.
После полудня мы добрались до деревни N. Селение словно вымерло. Избы стояли покинутые, без крыш, с пустыми глазницами окон и дверными проемами. Соломенные крыши изб давным-давно были сняты и съедены. В деревне, конечно, не было животных — ни коров, ни лошадей, ни овец, коз, собак, кошек, ни даже ворон. Всех уже съели. Мертвая тишина
