Беспризорные. Бродячее детство в Советской России (1917–1935) - Лучано Мекаччи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не все могли воровать, у кого-то не оставалось другого выбора, кроме как попрошайничать или заниматься проституцией. В книге Воинова есть Тимка — несчастный мальчишка, который потерял ногу после того, как, совершив ограбление, прыгнул с поезда, пытаясь уйти от преследователей; теперь он ходит по городу на костылях и попрошайничает. Тимка встречает Колю и приглашает его переночевать «у него дома», в подвале полуразрушенного здания, где ютится он и еще двое беспризорных. Первый — «неуклюжий, болезненный мальчик лет четырнадцати, с короткими кривыми ногами и взъерошенными светлыми волосами. Бледное лицо с курносым носом покрыто веснушками, а под сонными, тусклыми глазами — синюшные круги». Второй тоже не лучше. Тимка поясняет: «Два сопляка, которые не могут заработать себе на жизнь. Воровать так и не научились. Черт, и как они до сих пор живы! Я уже два года как без ноги, ведь приспособился, а это отребье только ходит попрошайничает»22. Жизнь Чайника
Весьма показательна история Чайника, вора-беспризорника, о котором в газете «Правда» в начале 1924 года вышла длинная статья, явно преследующая пропагандистские цели.
Кто такой Чайник
Чайник — прозвище, данное ему его соратниками по скитанию. Одно время при помощи чайника Чайник во время отправки поездов играл на вокзале, и не плохо, роль «пассажира», и под предлогом «посмотреть за вещами» уносил их в вокзальное подземелье, откуда уже вся компания малышей переправляла добычу на Сухаревку.
Семилетним его мать привезла на Александровский вокзал23, посадила на скамейку и издалека следила за ним, а перед вечером сказала: «Иду на базар за белой булкой». Так и остался он на вокзале в ожидании матери и белой булки. Перед закрытием вокзала его нашли под скамейкой спящим, а во рту, точно соска, торчала изгрызенная морковь.
С этого дня началась самостоятельная жизнь Чайника. О матери забыл, неделями не выходил из пределов вокзала и кормился подаяниями пассажиров.
Робость перед людьми, городским шумом медленно одолевалась. Долго Чайник шарахался от трамвая и наконец освоился с Москвой.
Чайник обжился. Он пел в вагонах пригородного сообщения и практиковался в мелком воровстве в поездах всех направлений. Весной Чайник экспортировал себя в Крым и приютился у крестьянина пастухом. Ел, пил, пас скот и молча грелся на солнышке, редко возобновляя в памяти свой вагонный репертуар. Он с упоением глотал и захлебывался своей жизнью. Он рос, рос физически и духовно. Непрерывные разъезды сталкивали его с разнообразными людьми. Несловоохотливый, он медленно, обдумывая, отвечал на задаваемые вопросы, но больше слушал и прислушивался.
Осенью Чайник, весь загорелый, переправлял себя снова в Москву.
— Чайник, даешь пять! А в Крыму что?
— Что в Крыму? На лето взяли, а на зиму прогнали. У вас что?
— Промышляем…
Чайник ходил по дворам и кормил себя, работая помощником по распилке дров.
В Александровском подземелье
Пришла зима. В Александровском подземелье, где паровые трубы проложены, Чайник нашел себе теплый приют. Здесь ютились все: попрошайки, воришки, малолетние проститутки-кокаинисты. В это темное, зловонное подземелье ни один из служителей вокзала не заглядывал, и никто не подозревал о ночном пребывании беспризорных детей.
Случайно в МОНО узнали об Александровском подземелье, снарядили экспедицию, на вокзале заручились согласием ж-д ГПУ, нашли ход, без верхнего платья опустились в подземелье. Жуть обдала всех! С одним фонарем впереди в узком проходе, перебираясь через трубы сквозь тьму, при частых поворотах прошли более пятнадцати саженей. Дышать становилось тяжело и трудно — отсутствовал кислород. Женщина-инспектор выбыла из строя — она лишилась сознания, упала в обморок, ее душила рвота. Ее вынесли наверх, экспедиция продолжалась. Снова одолели в темноте пройденное расстояние, и перед нами в стене вырос овальный канал, по которому растянулась паровая труба. В этом канале можно было только ползать. Первым с фонарем пополз дружинник ДЧК тов. Шаги-Ахметов, за ним агент ГПУ, последним на четвереньках я полз. Несколько минут ползания в канале лишили меня сил и способности дышать. Я сообщил товарищам и, не поворачиваясь, ибо места не было, как рак, ногами вперед, пополз назад к выходу из канала. Ко мне присоединился и агент ГПУ, и только дружинник, тов. Шаги-Ахметов, юркий подобно кошке, полз вперед вдоль канала с уже потухшим фонарем.
Мы полустояли у входа в канал. Глухие крики разбуженных беспризорных детей едва доносились до нас. Для поддержки связи с дружинником мы жгли спички, которые гасли не догорая.
Около двадцати ребятишек были найдены дружинником в канале. Их вывели наверх, и среди них был Чайник. Лица, умытые грязью. Ни одной нотки негодования, ни одной мольбы. Недоумевая, они нас разглядывали всех, точно спрашивали:
— Зачем нас будили?
Пока шла беседа с Чайником, кто-то из остальной группы вынул из кармана мяч, и он пошел по рукам.
Совсем дети! Дети, у которых большой практический опыт в жизни, жизнь которых наполовину проходит в подземелье, играли с мячом. А двенадцатилетний малыш по кличке Зайчик вынул из бокового кармана своих тряпок пустую бутылку, ранее, видимо, наполненную самогоном, и каждый, чмокая, приставлял ее к своим губам.
Их собрали всех в зал.
— В детский дом пойдете?
— В хороший детский дом, где работают, пойдем, больше никуда не пойдем, — и, бросив нас среди зала, снова затеяли какую-то игру.
В детском доме
Чайника направили в детский дом. В короткий срок работы его были выставлены как образчики крупного достижения в работе над беспризорным элементом. Тут была сложная лепка и красочные рисунки. Чайник усиленно занимался, строил планы своего будущего, но моментами все рушилось: медлительный темп, казарменное однообразие жизни детского дома вызывали внутренний протест его бурных наклонностей, устремленных к постоянным движениям и смене впечатлений.
— Тошнота, — жаловался Чайник, — хоть работу какую организовали артелью…
И Чайник сбежал. Бежал на улицу, не задумываясь о последствиях, и через определенный промежуток времени снова возвращался, дабы снова сбежать.
— Где же теперь Чайник?
Навсегда
Я его недавно встретил в МОНО. Он сидел в приемной и курил, сквозь зубы часто плевал и несколько свысока оглядывал очереди из таких же, как и
