Испепеляющий яд - Аскольд Шейкин

Понял. Вышли в соседнюю комнату.

— Стрела, — сказал там Шорохов.

Карташов улыбнулся дружески. Спросил:

— Что тебе надо?

— Оказаться в Ростове еще до прихода наших.

Вошел военный лет тридцати. Худощавый, голова обрита наголо. Во френче, в галифе, в сапогах со шпорами. Взглядом уперся в Шорохова:

— Кто? Откуда?

Отвечать должен был Карташов. Шорохов поэтому молчал. Но и тот не спешил отозваться. Резко повернувшись, военный ушел. Карташов нервно дернулся ему в след:

— Комкор. Плохо. Теперь тебе одно — темп.

— Одно, так одно, — согласился Шорохов.

— Подожди здесь, — сказал Карташов и покинул комнату.

Думенко у начальника Особого отдела корпуса на подозрении. Это Шорохов понял. Связной намекал на то же самое. "Наполеон конницы" сказал Сергей Александрович. Белые боятся Думенко. Красные тоже боятся. Где правда?

Вернулся Карташов, позвал от двери:

— Пошли.

Во дворе дома Шорохова обступил десяток конников: в шинелях, с красными звездами на островерхих суконных шапках. Один из них обратился к Карташову:

— Товарищ верхом ехать может?

Тот ответил:

— Не положено. В экипаже, с кучером.

Верстах в пяти от Новочеркасска их отряд свернул в придорожную балку. Остановились, спешились. Переоделись в казачье: синие шаровары с красными лампасами, гимнастерки с погонами, фуражки. Снятое с себя побросали в мешок. Условились с одним из бойцов, что через сутки он их здесь же со всем этим имуществом встретит. Поехали дальше. Кучер экипажа обратился к Шорохову:

— Нам-то что? Война скоро кончится, домой поедем, — он подмигнул. — А тебе до самого Новороссийска. Может, за море потом.

Шорохов не ответил. Подумал о Карташове: "Трепло".

Кучер не унимался:

— На Ростов Первая конная наступает. Кого-кого, ее-то мы обойдем, — он еще раз подмигнул.

"Трепло, — повторил про себя Шорохов. — Так ведь я и сгорю".

в сумерках открылся вид на замерзший Дон, на россыпь домов Нахичевани — пригорода Ростова. Мчались, обгоняя вереницы возов, казацкие отряды, бредущих пешком солдат, беженцев.

Командир их десятки попридержал возле экипажа коня, склонился в седле:

— Куда вас?

— В любое место на Таганрогском проспекте. И как можно скорей оставьте меня одного.

ВОТ И РОСТОВ. Пригородная узкая улочка. С двух сторон на них налетели конные. Стреляли, рубились. Случилось внезапно, началось и завершилось стремительно. Шорохова выволокли из экипажа. Лицом он при этом ударился о перильца кучерского сидения, разбил губы в кровь. Обыскали, рассовывая по собственным карманам и пазухам найденное, подгоняя толчками приклада, ввели в какой-то дом, полный военного люда, загнали в клетушку без окон. Проскрежетал засов.

Что произошло? Кто-то из думенковского штаба сообщил о нем белым? Проболтались красноармейцы, назначенные сопровождать? Связной предупреждал. Но лично с его-то стороны в чем ошибка? Кроме Карташова он ни с кем не сказал ни слова. Даже с Думенко.

Часы у него отобрали. Сколько времени прошло, прежде чем начался допрос, он себе не представлял. Но был вечер либо ночь. Окна комнаты, куда его привели, выделялись на стенах черными квадратами. На столе стояла свеча, выхватывая из темноты три фигуры в военном.

— Ты кто такой? — спрашивающего Шорохов не смог разглядеть. — Куда ехал? Рассказывай.

Проговорил:

— Я заготовитель, господа. Агент Управления снабжений…

Ему не дали продолжить:

— Господа? Мы тебе господа!.. Ах ты, белая сволочь!

Один из этих допросчиков поднялся во весь рост. Левая рука его висела на черном платке, обхватившем шею, на рукаве правой были красная звезда и под ней красный ромб.

Шорохов все понял. Когда они въехали в Ростов, там были красные. Первая конная.

— Прикажите сообщить обо мне в Особый отдел корпуса Думенко товарищу Карташову, — сказал он. — Бойцы, которые сопровождали меня, это были думенковцы. Большего я не имею права сказать. Повторяю: корпус Думенко. Особый отдел. Карташову.

— По-твоему мы братьев своих порубили? — зло, бешено глядя на него, закричал военный с рукой на перевязи. — Белая сволочь! Стравить нас с думенковцами хочешь? Для этого тебя и послали!

Здоровой рукой он схватил со стола лежавшие возле свечи лоскутки, швырнул их в лицо Шорохову.

— Это что тебе! — кричал он. — Погоны с твоей охраны. Об одном жалею, что тебя тогда вместе с той мразью не пристрелили! Не радуйся. Свое получишь. С Особым отделом я тебя свяжу. На горе тебе свяжу! Для того только, чтобы мне, товарищам моим боевым, пятна потом на себе не носить! Но ты!.. Ты!..

Шорохова отвели в ту же клетушку. Повалившись на пол, он пытался заснуть. Не смог. И на это должны быть какие-то силы. Он сделал и сказал все возможное. Сказал даже больше, чем имел права. Если и это напрасно, ничто не спасет. Как отстаивать себя в споре с врагами, он знал. Не раз приходилось. Как делать это в споре с друзьями?

Когда-то о нем товарищи говорили: "Железные нервы". Это было еще в пору его работы казначеем подпольных ячеек. Иное! Он всегда знал, помнил: с тем, кто заведомо сильней тебя, не борись. Напрасная трата сил. Ум твой — вообще в такие положения не попадать. И потому, что в своих оценках на этот счет он ни разу не ошибался, ему удавалось выносить всю тяжесть агентской работы. Но теперь эта тяжесть оказывалась непомерна.

Клетушка была без окон. Все еще длится ночь или наступило утро, Шорохов понять не мог, но до его слуха стали доноситься звуки винтовочной стрельбы, разрывов гранат, пулеметных очередей, крики "ура".

Затем мимо двери его клетушки стали торопливо пробегать люди. Стрельба началась в самом доме.

Красные отступают. Это Шорохов понял. Как понял и то, что вот-вот произойдет с ним. Никуда не поведут, не будут читать приговора. Распахнется дверь, грянет выстрел. Подняться бы на ноги, стать у стенки сбоку от входа. Чтобы лицо не белело, уткнуться им в шапку. Может, в торопливости не разглядят.

Наконец наступила тишина. Долгая, тягостная. Тогда он уснул.

Сон был поразительно яркий. Он и дивчина, которую он очень любит, идут по вишневому цветущему саду. Листья, ветки касаются его лба, шеи. Оба они смеются. Но что это? Девчина ведь не смеется. Плачет! И уходит, отдаляется от него. И он не может пробиться к ней сквозь эти упругие листья и ветки…

Он проснулся. Сердце отчаянно билось. Так ведь и было. Ну, какая из нее могла получиться связная? Простая шахтерская девченка. А взялась ходить через фронт. В последний раз судьба их свела… Когда это? В марте прошлого года. Встреча была мимолетной. В Ростове у синематографа "Белое знамя". Передал сводку. Расстались. В том же месяце она погибла. Подробности он не пытался узнать. Зачем? Лишний камень на душу. Жить все равно надо.

Надо. Опять это слово.

Дверь растворилась.

— Вставайте, вставайте!

Вот и конец.

— Вставайте.

Свет фонаря бьет в лицо. Он отворачивается, руками обхватывает голову, прижимается к полу. Слов, мыслей нет. До слуха доносится:

— Что такое здесь происходит?

— Арестант, ваше высокоблагородие.

— Как это — арестант? Кто такой?

— Не могу знать, ваше высокоблагородие. Остался от красных.

— От красных? Что же вы этого господина тут держите? Немедля доставьте в приличное помещение, пусть пригласят доктора. Ну, ну, быстрее!

Шорохов приподнимает голову: двое военных в черных мундирах. В руках у одного фонарь, в руках другого — фуражка с красной тульей и черным околышем. Корниловцы.

Ему помогают встать, но идти он может и сам. Вскоре он сидит на диване в комнате, обставленной как богатый гостиничный номер. На столе перед ним чай, консервы. Молоденький офицерик тоже в корниловской форме заботливо повторяет:

— Кушайте, кушайте…

От него Шорохов узнает: утром этого дня Первую конную армию красных, накануне занявшую Ростов, внезапным ударом выбила Корниловская пехотная дивизия.

— Кушайте, кушайте… На рассвете мы из Ростова уходим. Фронт будет по берегу Дона стоять… Вы с нами, естественно… Кушайте, кушайте…

По некоторой особой назойливости Шорохов понял: офицерик этот из отделения контрразведки при штабе дивизии. Он-то, конечно, знает, что говорит.

— Кушайте, кушайте…

Но все же! Не арестант ли он?

— Вы, господин Шорохов, — обращается к нему кто-либо из штабных офицеров, — пока что из Кулешовки никуда не выезжайте…

Или напротив:

— Скорей, скорей, господин Шорохов. К вечеру вам надлежит прибыть в Батайск. Вашим спутником будет поручик Савельев. Он и поможет вам стать на квартиру.

Офицерику от контрразведки он еще в самом начале отрекомендовался, назвавшись, на случай, если Лев Задов выдал его начальнику контрразведывательного отдела штаба Донской армии Кадыкину, не агентом Управления снабжений штаба Донской армии, а всего лишь Четвертого донского отдельного конного корпуса. Сказал и про то, что он сотрудник Американской миссии при ставке Главнокомандующего. Поскольку все его документы были отобраны красными, просил помочь получить хоть какое-то удостоверение личности. Без этого не только в прифронтовой полосе, но и вообще в белом тылу обойтись невозможно. Примут за дезертира.