Сбить на взлете - Илья Бриз

— Дурак! Утопить же мог, — отплевываясь от воды, недовольно крикнула Валентина.

— Ты же первая начала, — отговорился и потянул к берегу.

Вцепившись в мою ладонь, сама начала подгребать свободной рукой и работать ногами. Ощутив дно, отпустила, встала, показав над поверхностью верх покатых плеч, откинула тяжелое серебро волос за спину и стала обеими ладошками оттирать воду с глаз.

— Колька, ненормальный. Я же не очень-то хорошо плаваю.

— Ну, прости, — виновато опустил голову, — не хотел. Думал, ты играешь.

— Дурачок, — неожиданно тихо, почти шепотом, ответила девушка.

Придвинулась ближе, схватила за голову, притянула, чуть нагибая, и прижалась поцелуем к моим губам. Сначала я просто не понял, что происходит. Потом, ощутив на себе ее упругие груди, обнял прильнувшую Валюшу, сам прижался к теплым мягким и, кажется, сладким губам. А затем вдруг с оторопью сообразил, чем упираюсь в ее живот. Девушка тоже почувствовала, оттолкнула, заплакала, повернулась и рванула на берег, отчаянно расталкивая воду. Я стоял и потерянно — ну не специально же, оно само — смотрел на удаляющуюся фигуру. Не в силах оторвать взгляда, любовался появляющимися из реки точеными плечиками, спиной со стекающими с волос струйками, смутно заметной из-за расстояния гибкой талией и уже только угадываемыми в темноте широкими бедрами.

Через несколько минут услышал:

— Колька, ты там еще не утоп? Вылезай уже, а то застудишь себе все на свете, — громко хихикнула и добавила: — Я отвернусь.

Еще издевается! Закрыв руками низ живота, потопал на берег. Действительно не смотрит — стоит на коленях в трусиках и лифчике спиной к костру, куда успела подкинуть дровишек, и, склонившись набок, отжимает волосы. Лихорадочно — а вдруг повернется?! — сгоняю руками с бедер воду и натягиваю трусы. Уф-ф, не стала подсматривать. Уже почти спокойно закуриваю, присев на корточки и опять утопая взглядом в завораживающем танце огненных саламандр.

— Коль, ну не дуйся. Я знаю, что у вас, мужиков, это как рефлекс.

— Все-то ты знаешь… — кося глазами, смотрю на захватывающее зрелище: Валентина поднялась, повернувшись лицом к костру, шагнула ближе, чуть ли не нависнув надо мной, и, медленно раскачиваясь при каждом движении, старательно расчесывала гребнем свою белокурую шевелюру.

Изящно пожала плечиками:

— Мама же врачом была — дома книг разных много было. И анатомические атласы тоже… — виновато хлопает глазками: — Просто не ожидала, что он такой крепкий и горячий может быть. Испугалась…

Я, уже не скрывая интереса, разглядываю чуть прикрытую только бельем красавицу. А она хоть бы что — то одной стороной повернется, другой… Еще пару часов назад под платьишком эти круглые коленки прятала, а сейчас вертится передо мной почти обнаженная, как будто назло демонстрируя всю свою женскую пригожесть. Ее длинные стройные ноги, освещенные пляшущими огненными сполохами от костра… Полная грудь, в такт движений поднятых рук пытающаяся, кажется, выскочить из явно уже маловатого для этого сокровища лифчика… И глаза на задумчиво улыбающемся прекрасном лице какие-то шалые, с хитринкой…

Н-да… В спешке отвернулся и натянул шаровары — теперь не так заметно, и можно вновь любоваться девичьими прелестями. Поздно — накинула сарафанчик, потрясающе ловким движением завела ладошки назад вокруг тонкой шейки и выдернула волосы из-под кружевного воротничка. Чуть помотала головкой, позволяя еще влажным лохмам разлететься-растечься по плечам, одернула платье, затянула поясок — как броней прикрылась платьем от моего нескромного взгляда. Посмотрела в лицо, одаривая улыбкой — в шалых бездонных очах плясали веселые бесенята, отражаясь от костра — решительно шагнула ближе, вздернула за плечи и… Ох, какие же все-таки у нее сладкие губы, глаза, щеки… Чувствую на языке соль от былых слез, но все равно сладкие… Обнимаю доверчиво прильнувшую Валюшу, уже зная, что чем-то опять уткнусь в ее живот, но не могу оторваться. Сердце колотиться так, что спирает дыхание… Лихорадочно целую милый носик, губы, закрытые глаза, опять губы, дотягиваюсь до ушка, еще губы, снова они… Осязаю через слои ткани затвердевшие соски на своей груди, прижимаю еще сильнее и вновь целую, не в состоянии отлучиться от ее горячих влажных губ…

Оттолкнула, когда я сдуру начал отпускать руки по ее спине ниже талии:

— Коленька, ну не надо… — яркий румянец на лице только подчеркивался светом костра. Опустила глаза и виновато призналась: — Я боюсь… — подняла с травы свою форменную тужурку с кубарями в петлицах, отряхнула, накинула на плечи, превращаясь из девчонки в старшего по званию, и распорядилась: — Поздно уже. Одевайся, гаси костер, и двинем в полк.

Провожая, еще не раз по пути наслаждался горячими поцелуями. Но на подходе к расположению как заледенела — ладошку из моей руки вырвала, чуть ли не по команде «смирно» замаршировала в своих гражданских туфельках.

— Валюша, — спрашиваю, — завтра придешь?

— Там видно будет, младший сержант Воскобойников, — отрезала, не повернув головы, и ушла.

Это у нее что, минутное было? А я-то, дурак, губу раскатал. Мне же не так много и надо — только видеть, как улыбается…

— Ты чего с нашей Снежной королевой сотворил, паршивец? — как с ножом к горлу пристал ко мне Елизарыч после обеда. — Носится по аэродрому веселая, улыбается всем, как Захарьева, когда от сродственников весточку, наконец, получила.

Маринка, оружейница второй эскадрильи, была родом из блокадного сейчас Ленинграда. Вести оттуда приходят страшные, люди голодают до смерти. А у Захарьевой там мать и младшая сестра остались. И вдруг письмо откуда-то из Узбекистана. Оказывается, туда ее родных еще весной этого года эвакуировали. Но по пути мать свалилась от брюшного тифа. Долго выздоравливала, и сейчас уже чувствует себя хорошо. Письмо шло почти три недели, но когда все-таки нашло адресата, счастливее человека в нашем полку не было.

Я только пожал плечами, даже не думая вытаскивать голову из лючка в фюзеляже, где смазывал подшипники качалки руля высоты. Усиленно делал вид, что совершенно не причем. Да и демонстрировать свою грустную от раздумий рожу совсем не хочется.

А через двадцать минут обнаружил младшего техника-лейтенанта Ветлицкую у нашего самолета. Пришла якобы проверить радиоприемник. Заставила забраться в кабину, завести мотор, чтобы проверить низкий уровень наводок от высоковольтных проводов. Убеждаясь, сама склонилась и прижала шлемофон к ушку. А когда глазастая Ленка, так и зыркающая своими зенками с Валюши на меня, на минуту отвернулась, шепотом приказала прийти на речку сразу после ужина. Ну вот, не могла раньше сказать — я ведь с самого утра как на иголках. Гадаю, что не так понял вчера…

Примчался из столовки на нашу полянку, противозенитным маневром ускользнув от комсорга эскадрильи — политинформацию он, видите ли, задумал о международном положении провести. Фигу ему под нос — сейчас по распорядку личное время.

Костер запалил на старом месте и сидел перед ним, поминутно оглядываясь, в диком нетерпении. Ну, когда же Валюша появится?! А потом сердце вдруг замерло — почувствовал на лице ее прохладные ладошки, накрывшие мои глаза. Сдвинул ниже и стал целовать тонкие музыкальные пальчики.

— Ждал? — низкий грудной голос немного подрагивал.

Повернулся, притянул к себе и накрыл ее губы своими. К чему сейчас какие-то слова, сама разве не видит, что жить без нее не могу?! Мы целовались, не отрываясь друг от друга, как будто в пустыне нашли оазис и насыщались живительной влагой. Пили и не могли напиться друг другом. Манящий трепет ее ресниц и восторженный блеск сияющих глаз были, словно будоражащее кровь обещание чего-то очень светлого, радостного. Тянулись сладкие мгновения, растягиваясь в долгие минуты. А наши объятия все длились и длились. Валюша была податлива и почти совсем не обращала внимания на мои руки, гуляющие по ее ладному телу. Позволила моей ладони взвесить налитую тяжелую грудь, пересчитать позвонки через тонкую ткань платьица, удивиться размеру упругой попы, ощутить под ладонью круглые колени. Только после попытки забраться по стройному бедру выше, к самому сокровенному, оттолкнула и, часто-часто дыша, запретила:

— Не лапай! Успеешь еще. И вообще, я пока бежала, пропотела насквозь — самой противно, — в Валенькиных опять как вчера шалых глазах плясали бесенята. — Пойдем сначала в речке ополоснемся, — не дожидаясь ответа, развязала поясок, нагнулась, руками крест-накрест ухватила подол и… Солнце было еще достаточно высоко — ее гладкая матовая загоревшая кожа буквально ослепила меня. Стоял и пялился, как на икону.

— Зенками насквозь протрешь, — довольно улыбнулась моему восхищению, аккуратно сложила платье и встала передо мной с упертыми в самый верх широких крутых бедер руками. Как будто специально демонстрирует всю себя в одном только белье. — Так ты пойдешь купаться? — увидела мои частые кивки, завела руку за спину, расстегнула лифчик, сняла, глядя на мою офигевшую рожу, звонко рассмеялась, сложила, засунула под сарафан, прикрылась ладошками, пряча топорщившиеся соски со светло-коричневатыми ареолами, и в ожидании посмотрела.