Крик безмолвия (записки генерала) - Григорий Василенко

Герои Ремарка не борцы, а обреченные жертвы. Они терпеливо переносят невзгоды жизни, пытаются выдержать ее удары, они охвачены апатией. Писателя–гума- ниста упрекали в безысходности, но совершенно напрасно, так как хорошо известно, что немцы, о которых он писал, пошли слепо за фюрером, и борьбы с фашизмом, за исключением одиночек, у них не было. Ремарк не мог ее придумать. Это была бы фальшь.

Он не видел силу, которая могла бы устранить общественную несправедливость. Была надежда на социализм, кое‑что сделавший в этом направлении, по крайней мере декларировал. Люди этого не забудут и, наверное, будут искать его совершенствования, опираясь на достигнутое, записанное историей и ее летописцами. Идея не пропадет. Мечта о лучшей доли всегда живет в человеке.

Завидую людям, у которых душа расположена к мечте, им легче живется. Мечты помогают им жить с надеждой, со стремлением к ней. И герои Ремарка думают, что так жизнь не может закончиться. Теплилась у них надежда даже перед смертью.

Однако приходится согласиться с Ремарком о неразрешимости в обозримом будущем противоречий между человеком и обществом. Доказательством тому — более чем тысячелетний опыт человечества.

…Заседали с трех до десяти тридцати. Наговорившиеся, насидевшиеся расходились. Гасли огни в окнах крайкома, перед которым на высоком пьедестале стоял В. И. Ленин

спиной к входу, словно отвернулся от всего того, что там только что закончилось. С тяжелой головой по пустынным улицам с этими мыслями возвращался и я домой.

— Ну, что так долго? — спросили дома. — Что можно обсуждать весь день? Толку‑то?..

Пересказывать не хотелось.

19

Нельзя не радоваться тучным нивам Кубани в пору созревания золотистой пшеницы, стройному лесу кукурузы, рису в обрамлении чеков, повисшему под тяжестью корзинок подсолнуху. Все ближе и ближе подступала страдная пора, далеко не всегда с ясными погожими днями. Налетали грозы, лили дожди, ветры вихрем закручивали хлеба на корню.

— Хлеб всему голова, — часто убежденно повторял Сергей Федорович. Уборку урожая называл не иначе, как сражение за урожай, которое он возглавлял как полководец, никому не давая покоя и передышки и сам мотался по районам. «И никакая глыба золота не перевесит крошку хлеба», — напоминал он некрасовские строки. Его девизом была пословица: «Великие цели дают великую силу», — своеобразный эпиграф ко всем начинаниям и починам, многие из которых рождались и тут же утихая, забывались. Слишком уж надуманны они были, но их требовали и люди ломали головы, что бы такое придумать, чтобы не отставать в «творческом» поиске, чтобы заговорили о почине, показать себя не дремлющим ручейком. Сергей Федорович в этом был неисчерпаем. Энергия в нем била ключом.

Кончилась уборочная страда на скошенных золотистых полях Кубани, на какое‑то время наступала пауза, но первый секретарь крайкома всегда был в творческом порыве. Родилась идея: сохранить последний сноп богатого урожая, как символ трудовой победы. И послать этот сноп Л. И. Брежневу. На символической ленте, опоясывавшей вазу вместо снопа, написали:

Человеку

С любовью к людям от матери,

Мудрому

От народа.

Степенному от земли,

Твердому от металла,

Патриоту от Родины,

Герою от труда и войны,

Интернационалисту

От пролетариата.

Творцу мира

От человечества,

Коммунисту

От Ленина,

Вождю нашей партии

Леониду Ильичу Брежневу.

Сергей Федорович был очень доволен этой находкой, хотя в ней был явный, до тошноты слащавый перебор. Надпись сложилась не в поле и не в сердцах хлеборобов, как утверждал Сергей Федорович, а в кабинете с помощью людей, сочинявших стихи. Ничего народного в ней не было, стиль не тот, но зато еще никто ничего подобного не придумал. Льстивая новинка в упаковке полетела в Москву.

Здравица Леониду Ильичу была оригинальной, но ожидаемой сенсации не вызвала. Все это было уже сказано и не раз, только другими словами в другой упаковке.

Надо было что‑то другое, ближе к жизни. Осенила мысль: «Запах хлеба не совместим с запахом табака!» В этом уже что‑то есть. И развернулась борьба с курением — одна из незабываемых страниц в летописи деяний С. Ф. Медунова на Кубани. Сам он не курил. Чистоту воздуха и свежий запах в своем кабинете поддерживал степными травами, разложенными на полированном столике в углу около рабочего стола. Курильщик сразу обнаруживал себя, как только переступал порог.

В крайкомовских ведомствах курение было запрещено. Везде появились плакаты и надписи: «У нас не курят». Дело дошло до того, что в Сочинских ресторанах вспыхивали скандалы с курильщиками из других регионов, где запрета на курение не было.

На собраниях и совещаниях выступавшие обязательно вставляли два тезиса, которые они поддерживали: уничтожение сорняков и борьбу с курением. Если этого не было, то выступления считались непродуманными и подразумевалось игнорирование решений крайкома партии. Бывало кто‑то оговаривался и вместо уничвтожения сорняков призывал бороться с сорняками.

Сергей Федорович был настороже. Он тут же поправлял

оратора, указывая на то, что из борьбы ничего не вышло, амброзия процветает, ее надо уничтожать.

Ничего плохого в том, что первый секретарь объявил борьбу с курением, не было, но постепенно его увлеченность доходила до смешного, словно им овладела навязчивая идея. Он останавливал курильщиков на улице, шел в туалеты, ловил дымивших сигаретами и там срамил их. От него начали прятаться, в крайкоме выбирали укромные места, где можно было бы свободно покурить. Один из заведующих отделом крайкома после курения усердно полоскал рот водой на случай внезапного вызова Сергеем Федоровичем. Все это походило на игру. Всерьез мало кто принимал этот почин, хотя и были ссылки на Ленина, заботившегося, как известно, о здоровье людей своего окружения.

И вдруг новый прилив сил в борьбе с курением, как второе дыхание. «Медицинская газета», долго молчавшая, в какой‑то заметке рассказала о вреде курения и приводила в пример постановку борьбы с курением на Кубани. Сергей Федорович был не совсем доволен таким скромным отзывом, надеялся, что будет правительственное постановление о борьбе с курением, предлагал свои меры, а пока на месте все газеты, радио и телевидение ставили барьер курильщикам. Медунов ссылался на опыт скандинавских стран, где велась борьба с этой вредной привычкой, приносящей ущерб здоровью людей, а у нас почему‑то не замечали его усердия. Сыпались анекдоты и смешки скептиков, а расчет был на то, что в Москве заметят этот почин и по достоинству оценят. Этот продуманный шаг не нашел должной поддержки ни на Кубани, ни в Москве. Даже на этом, в общем‑то благородном фоне, накапливалась неприязнь к властным замашкам Сергея Федоровича, утверждавшего свою единоличную власть, как высший авторитет по всем вопросам жизни края. В этом он следовал Н. Хрущеву, как известно, выступавшему по любому вопросу с докладами, будь это сельское хозяйство, промышленность, строительство, искусство, педагогическая наука или литература. Никита Сергеевич читал то, что ему подсовывали писаря–сочинители. И крайком тоже пыхтел над сочинением докладов Сергею Федоровичу, а два опытных, трудолюбивых помощника доводили их до нужной кондиции, обосновывая необходимость борьбы с курением. Доклады и принимаемые по ним постановления, нередко дельные, превращались в самоцель, но тем не менее постоян

ной заботой крайкома было придумать повестку дня пленума, которая бы еще не обсуждалась в других партийных организациях и'нашла одобрение в ЦК своим новшеством.

Такие повестки обычно предлагались Сергеем Федоровичем. Он был лидером, и, конечно, они от него и должны были исходить. Секретариат и бюро соглашались и начиналась работа по подготовке очередного пленума, стержнем которого был доклад и постановление. Кропотливо выписывалось решение пленума, словно сочинение на аттестат зрелости. Однако, все записанное и продуманное оставалось на бумаге. Помыслы авторов сводились к тому, чтобы все было красиво, выверено каждое слово с точки зрения стилистики, изложения, а потом постановление забывалось, так как готовился новый пленум и новое постановление.

— Не успеваем писать постановления, — признавался заведующий отделом в курилке. — Когда же их выполнять?

Если постановления пленума ЦК оставались на бумаге, то что же говорить о местных постановлениях, проносившихся, как ветер. Между тем, в них вкладывались мысли и заботы, стремления улучшить или поправить жизнь. Об этом же говорили и выступавшие в прениях. Внимание привлекали не стандартные, бесцветные выступления штатных ораторов, умудрявшихся в течение десяти минут ничего не сказать, а тех, кто выходил на трибуну впервые, говорил свободно и раскованно. Им было что сказать, их хотелось слушать, они сходили с трибуны с большим запасом того, что они, коммунисты с чистой совестью хотели сказать.