Реквием линкору «Тирпиц» - Леон Пиллар

В полдень поступило новое сообщение:

«Вражеское торговое судно водоизмещением в 7000 тонн, с грузом бронемашин и танков на борту, потоплено».

Стало быть, сражение продолжалось. В их же районе ни в воздухе, ни на море никакого противника видно не было. Только ледяной ветер бил в лицо.

19.00… Тревога! Подводные лодки. Речь могла идти только о русских. Эсминцы начали сбрасывать глубинные бомбы. Когда водяные столбы улеглись и водная поверхность успокоилась, не осталось масляных пятен и не всплыла ни одна подлодка.[33]

Создавалось впечатление, что крейсера противника либо потоплены, либо ушли, и остатки конвоя оказались предоставленными собственной горькой судьбе.

В 22.00 поступил неожиданный и непонятный приказ возвращаться на базу. Экипаж «Тирпица» возмущался и ругался. Но приказ есть приказ. У эсминцев закончилось топливо, и адмирал принял решение заправиться в Альта-фьорде.

На следующий день «Тирпиц» в 17.00 снялся с якорей, но уйти далеко не смог. Плотный туман перекрыл всякую видимость. Топп опасался, что его корабль может постигнуть судьба крейсера «Лютцов» или же он наскочит на какой-нибудь эсминец, поэтому приказал встать на якорь на всю ночь. Другие корабли эскадры последовали его примеру.

Утром 7 июля туман рассеялся. Группировка «Север» опять вышла в море. Со скоростью 25 узлов «Тирпиц» прошел мимо Лофотенских островов, преодолев опасный Москенес-страумен, и вошел в Вест-фьорд, бросив якорь в Богенской бухте. На этом операция «Ход конем» была закончена.

В конце августа 1942 года «Тирпиц» находился под Нарвиком уже полтора месяца. В Вест-фьорде было проведено несколько учений совместно с морскими десантниками, авиацией и другими судами эскадры. Для моряков корабля деятельность эта представлялась, однако, довольно бессмысленной. Они скучали и вновь стали поддаваться «жестяной болезни», избавиться от которой было непросто. Некоторые офицеры, чтобы развеяться, выезжали в Нарвик, делали там кое-какие покупки, осматривали город и его окрестности. Было совершено даже несколько познавательных выездов к шведской границе.

Однажды при утреннем построении офицеры не досчитались одного матроса. Обычно назывались фамилии:

— Шмиц! — Здесь!

— Шульц! — Здесь!

— Фитшель! — Здесь!

— Туровский!..

Туровский не ответил. Куда он подевался? Боцман снова называет его фамилию:

— Туровский…

Ответа опять не последовало. Туровского в строю нет. Может быть, он заболел или где-то замешкался.

— Кто последним видел Туровского?

На этот вопрос никто не ответил. Молчание не сулило ничего хорошего. Боцман доложил об отсутствии Туровского вахтенному офицеру, а тот — помощнику командира корабля Дювелю. Топп, которого Дювель немедленно поставил в известность о случившемся, наморщил лоб и приказал:

— Разыскать разгильдяя живым или мертвым.

Были опрошены товарищи исчезнувшего. Они не видели его уже после вчерашнего обеда и полагали, что он получил увольнение.

Не упал ли он в воду? Но это кто-нибудь заметил бы, да и он наверняка стал бы кричать. Наступил вечер, а Туровского все еще не было. Стало быть, он дезертировал? Это был бы первый случай на «Тирпице», поэтому такая мысль вначале была отброшена. Для Топпа было бы лучше, если бы молодца принесли на корабль мертвым, чем признать случай дезертирства. Прошло четыре дня, а Туровский так и не был найден. На пятый день утром около стоянки корабля остановилась автомашина, из которой вышли два полевых жандарма и вытащили матроса в наручниках. Это был Туровский. Кто-то из стоявших на палубе матросов узнал его, и неприятная весть быстро распространилась по судну. Туровский — дезертир. Он был задержан полевой жандармерией и доставлен на корабль.

Задержанный был тут же направлен к вахтенному офицеру. Вскоре все знали подробности происшедшего. Туровский был обнаружен в нескольких километрах от шведской границы, куда намеревался уйти. У него был пистолет, украденный у одного из офицеров. Случай был серьезный, и даже очень. Туровский был посажен под арест в корабельный карцер, который до того еще ни разу не использовался по назначению. У железной двери был поставлен часовой.

Судебное заседание состоялось двумя днями позже. Оно проводилось открыто, но многие предпочли на нем не присутствовать. Туровский отвечал на все вопросы достаточно открыто:

— Да, я дезертировал… Почему? Мне стало нестерпимо скучно. Я не мог более выдержать монотонности службы… На «Тирпице» ничего не происходит…

— Было ли у вас намерение только попасть в Швецию, или же вы хотели добраться до Англии и там поступить на службу к врагу?

— Я хотел оказаться в Англии или в Соединенных Штатах и там поступить на флотскую службу. У них что-то постоянно происходит, у нас же нет.

Молчание. Никто не осмеливается признать, что он вообще-то прав. Этот простодушный парень, видимо, не понимал степени своей ответственности за совершенный поступок и говорил обо всем с обезоруживающей наивностью. Он производил впечатление человека, говорившего не о себе самом, а о ком-то другом, настолько спокойно и безучастно себя вел.

Речь защитника была очень короткой, так как у него не было никакой надежды спасти голову этого молодого парня. Суд, заседавший под председательством судебного военного советника, удалился на совещание. Решение гласило: расстрел. Приговор должен был быть приведен в исполнение на борту корабля. Так решил его командир Топп, пожелавший, чтобы этот пример послужил уроком для других.

До экзекуции прошло еще долгих шесть дней. Приговор должен был утвердить командующий флотской группировкой «Север».

Утром, в день приведения приговора в исполнение, весь экипаж корабля выстроился в кормовой части верхней палубы перед орудийными башнями «Цезарь» и «Дора». Экзекуционная команда, в середине которой шел Туровский, появилась, идя ускоренным шагом. Лицо Туровского бледно, но он не дрожит. На флагштоке висит черный шар. К нему и подводят Туровского. К осужденному подошел пастор Мюллер, произнеся:

— Не хотите ли вы что-нибудь сказать?

Туровский посмотрел на экзекуционную команду, стоявшую с винтовками к ноге, на своих товарищей, с которыми вместе сиживал за обеденным столом. Взгляд его скользнул по лицам экипажа, затем в полнейшей тишине прозвучал его голос:

— До свидания!

Раздался залп, и Туровский упал. Судовой врач выступает вперед и склоняется над телом, простреленным одиннадцатью пулями. Двенадцатая винтовка была заряжена холостым патроном, но никто из экзекуционной команды не знал, у кого окажется эта винтовка. В состоянии нервного возбуждения этот двенадцатый даже не мог ощутить, что отдача в плечо была более слабой, чем обычно. Поэтому каждый из стрелявших мог думать, что винтовка с холостым патроном была именно у него и не он застрелил собственного товарища… После завершения экзекуции, задумчиво и с опущенными головами, все покидают верхнюю палубу.