Эдельвейс - Лебедев Andrew

Ланг кинул взгляд налево, куда показывали обрадованные штурман со стрелком и тоже заметил несколько точек на белой равнине ледника.

– Они переоделись в белые маскхалаты, – Хайфельд прокомментировал метаморфозы, происшедшие с русскими разведчиками за то время, как штурман видел их в первый раз.

– Господа переодеваются к обеду, как это делают английские аристократы? – хмыкнул Ланг, кладя самолет на крыло.

Ему предстояло сделать разворот, чтобы потом выйти на боевой курс для бомбометания.

– Хайфельд, – крикнул Ланг в ларинги, – с первого захода сбрасываем две бомбы с внешних подвесок, и потом для верности я сделаю второй заход и ты сбросишь еще парочку, а Хаземан к курсовому пулемету!

Самолет завершил разворот и лег на боевой курс.

– Высота три пятьсот, превышение сто пятьдесят, – доложил штурман, – курс двести семьдесят, нормально, боевой.

– Приготовились к бомбометанию, – отдал приказ Ланг.

Машину качнуло.

На отделение от ее натруженных плоскостей двух бомб по сто килограммов в каждой – самолет отозвался характерным рывком.

Дав длинную очередь из курсового пулемета, Хаземан сразу рванулся в свою заднюю часть кабины – смотреть – куда легли бомбы.

– Ну как? – спросил Ланг.

Но Хаземан почему то не отвечал.

Ланг обернулся и вздрогнул от неожиданности.

Хаземан лежал сзади в совершенно неловкой позе. И кроме того, Ланг вдруг заметил многочисленные капли крови, разбрызганные по стеклам их кабины.

– Нас обстреляли, – крикнул Хайфельд.

– Да, и Хаземан, по моему убит, – отозвался Ланг, кладя самолет на крыло, чтобы сделать второй заход.

– Командир, смотрите на левый двигатель, – снова крикнул Хайфельд.

Ланг увидел отчетливую и характерную белую струю, вырывающуюся из масляного радиатора левого мотора.

– Масло! – крикнул Ланг.

Взгляд его машинально упал на прибор, показывающий давление масла в левом моторе.

Стрелка на приборе упала почти до нуля.

При таком давлении двигатель проработает минут пять или максимум семь.

– Ложусь на боевой, – крикнул Ланг, – готовьтесь к бомбометанию!

На втором заходе Ланг отчетливо увидал стрелявших по ним.

И так же отчетливо он услыхал удары пуль о плоскости и об остекление кабины.

В их "летающей веранде" начался сильный сквозняк.

Бомбы ушли вниз.

Так как машина на втором заходе шла низко, Ланг по отдаче в штурвале почувствовал упруго нагнавшую их ударную волну от взрывов.

– Все! – подытожил Ланг, – домой уже точно не долетим.

Но Хайфельд тоже не отзывался.

Он лежал лицом на плексигласовом штурманском столике и густая черная венозная кровь заливала его планшетку с картами.

Левый мотор дернулся и заглох. Винт косо застыл в положении на сорок пять.

– Куда садиться? Куда садиться? Сюда на ледник?

Ланг выпустил шасси и опустил закрылки на максимум.

Самолет чиркнул колесами по гребню снежных дюн, подпрыгнул, чиркнул еще и вдруг, зацепившись, утонувшими в снегу колесами, кувырнулся на нос, капотируя и переворачиваясь кверху тормашками.

Больше Ланг уже ничего не видел.

От удара о дюралевую раму он сломал себе шейные позвонки. * точка невозврата – время, когда на обратную дорогу не остается достаточного топлива ….

9.

Смерть старого Фрицци отозвалась в сердце Клауса горечью невосполнимой потери.

Старина Фрицци. Он получил свой первый крест воюя еще в полку, которым командовал отец Клауса.

И вот теперь старый Фриц. Фельдфебель Волленгут будет вечно покоиться в ямке, вырубленной ледорубами своих товарищей в толще далекого от родной Баварии ледника… Заваленный белыми полу-прозрачными глыбами. И с ним, как с истинным воином, потомком древних германцев – в ямке из льда будет вечно покоиться его карабин К-98. Там – в заоблачной стране Валгалле, куда улетают души германских воинов – этот карабин будет с ним. И Волленгут встанет рядом с Зигфридом, победившим дракона и вернувшим нибелунгам их золото – золото Рейна…

Клаус вспомнил строчки из Песни о Нибелунгах, те строчки которые в гимназии он зазубривал наизусть:

Положен у порога был труп богатыря Знал Хаген что Кримхильда едва сверкнет заря Наткнется непременно на тело мужа там К заутрене она всегда ходила в божий храм Забрызган кровью Зигфрид был с головы до ног И своего владыку слуга узнать не смог Хотя зажженный факел в руках его дымил Кримхильду о несчастьи он и уведомил И вот в сырую землю героя опустили Безмерно нибелунги о Зигфриде грустили Был смертью сына Зигмунд так сильно удручен Что больше не видал никто чтоб улыбнулся он.

Волленгут был достоин самой доброй памяти.

Но солдаты должны идти дальше. Солдат ждут их большие ратные дела. И вот, старина Фрицци остается здесь на леднике – ему суждено навсегда остаться замороженным. Его тела не сожрут могильные черви…

А Клаус со своими егерями должен идти дальше.

Сожалел ли теперь молодой фон Линде, что он отправил старину Фрицци с первой группой высаживающихся, что так бездарно напоролась на леднике на невесть откуда взявшуюся группу русских разведчиков?

Сожалел?

Нет, не сожалел. Потому что война – это война. И кому-то надо идти первым. И кого -то здесь непременно убивают. Они – немцы, раса господ, они – потомки древних германцев должны быть равнодушными к смерти. Это не означает, что они не воздают должное героизму и не помнят героев в своих сердцах – наоборот! Они гордятся своими героями и всегда помнят о них. Просто смерть на войне – это лучший из концов, который можно выбрать для истинного немца.

Прощай старина Фрицци!

Прощай, оберфельдфебель Волленгут.

И кто теперь будет заботиться о Клаусе?

Ему – оберлейтенанту фон Линде теперь будет так недоставать этой вечной опеки… …

Геринг принимал Гитлера в Карингхалле.

Осень всегда была лучшим временем в жизни и в борьбе старых товарищей по партии – ее вождя Адольфа Гитлера и его первого помощника и соратника Германа Вильгельма Геринга. Ведь именно осенью двадцать седьмого года им обоим вышла амнистия и они оба, отсидев в тюрьме за участие в Мюнхенском путче – вернулись в Мюнхен, где продолжили борьбу. И именно в конце сентября в тридцатом году, их партия прошла в Рейхстаг и Герман Геринг стал во главе фракции от нацистов, фракции, занявшей 107 депутатских мест в германском парламенте. И именно осенью – в сентябре тридцать девятого они начали самую удачную кампанию, самую удачную за все времена существования германского оружия.

Гитлер любил Геринга и выделял его среди других в своем окружении. Впрочем, Гитлеру было также хорошо известно и что германский народ тоже предпочитал веселого, обладавшего тонким юмором Германа Геринга, отдавая ему свои симпатии и выделяя его среди прочих вождей рейха – этого вечно мрачного и зловещего Гиммлера, истеричного Геббельса, унылого и сухого Рудольфа Гесса, впрочем так и улетевшего в Англию и там сгинувшего…

Гитлера приветствовала Эмма Зонеман – вторая, молодая жена толстого Германа.

Гитлер долго жал Эмме руки и что-то приветливо говорил ей.

А вся свита с улыбками стояла рядом и терпеливо ждала, пока фюрер держал за тонкие ручки эту некогда очень известную актрису.

В свите встречавших были маршал авиации Эрхард Мильх, генерал авиации Хуго Шперле – про которого Гитлер говорил, что это самый наиболее устрашающего вида генерал во всех вооруженных силах Германии и генерал авиации Келлер, командующий 6-ым люфтфлотте и прибывший с Восточного фронта по делам министерства авиации.

Среди сопровождавших Гитлера, были – его шурин группенфюрер Фергеляйн, молодой граф фон Нейрат – сын бывшего министра иностранных дел, ныне посол Германии в Чили, старый товарищ Гитлера по партии Зепп Дитрих- с его старой партийной кличкой "шоферишка", ныне обергруппенфюрер войск СС и командир элитной дивизии Лейбштандарт, а так же и любимый архитектор фюрера – автор самых интересных и перспективных проектов переустройства новой Германии и ее столицы Берлина – рейхсминистр Шпеер.

Именно Шпееру предстояло потом оценить богатство убранства нового дворца Германа Геринга.

Сам хозяин – сам рейхсминистр авиации был в белом парадном кителе. Он очень сильно растолстел в последнее время – это было следствием болезни печени, полученной из-за огнестрельной раны в правый бок – именно тогда, именно в далеком двадцать третьем году, там в Мюнхене. Когда в тюрьме Ландсдорф фюрером еще только-только была написана книга "Майнкампф".

Свита разделилась если так можно выразиться – по интересам.

Пользуясь случаем, Геринг хотел ознакомить фюрера с некоторыми новыми авиационными проектами.

Господа из СС тем временем развлекали дам.

Галантный Фергеляйн пригласил хозяйку на танец и выписывая по паркету фигуры новомодного английского фокстрота, они дуэтом промурлыкали в унисон с пластинкой, слова популярной песенки: