Поймать зайца - Лана Басташич

в школу, ожидая каждое утро, что увижу тебя другой и без слов пойму, что твой брат действительно вернулся. Но этого так и не произошло. Армин снова стал тем, кого подразумевают, но не упоминают. Как воздух.

Нам без всяких объяснений прислали новую учительницу математики. Я молча надеялась, что сейчас, раз провозглашен мир, ты снова станешь Лейлой. Однако после стольких лет ты без борьбы сдалась Леле Берич. Маленькая буква «й» в твоем имени принадлежала только мне. Для других ты была и осталась Лела – не станешь же каждый день менять имя и фамилию? Кроме того, тебе, похоже, это больше не было важно. Для тебя эта горстка букв ничего не значила. Так люди, которые слишком часто переселяются, теряют чувство дома.

Помню лист бумаги со списком принятых студентов, который повесили на двери философского факультета. Помню, что я прочитала «Лела Берич», и подумала, что эта несуществующая уродина обманула тебя на целую жизнь, забрала у тебя все: преподавателя математики, первый секс, место на факультете.]

8.

Я оставила «Астру» на улице Лейлы и решила пройтись до центра. Мой телефон по-прежнему был разряжен, так что мне было нечем осветить дорогу. Шла я медленно, придерживаясь за шершавые ребра чьего-то забора, боясь упасть в какую-нибудь яму, где меня никто не найдет. Темнота здесь была другой. Другой по сравнению с бледным сумраком в Мостаре или с синеватой мглой в Яйце. Была в ней густота, которая смешивалась с воздухом, и от этого казалось, что повсюду меня окружает ощутимая, живая субстанция, а не просто недостаток света. Мне казалось, я ее вдыхаю, она будто смешалась со всеми запахами: далекой, за домами, реки, дыма, спускавшегося с окрестных гор, бурьяна, проросшего из трещин тротуаров. Я боялась, не причинят ли мне вреда частички темноты, после того как заполнят мои легкие и проникнут в кровеносную систему. Мои сосуды слишком долго были чистыми, они не поймут, как реагировать.

Я шла прищурившись, стараясь разглядеть, что впереди. Где-то вдали, ближе к центру виднелся слабый свет, туманные светящиеся точки на черном, как негатив родимых пятен на спине Лейлы. Я ощупывала пальцами очертания своего города: разросшуюся ограду из терновника, железный забор, через который торчали острые листья, сухую кору какого-то дерева, мусорный контейнер, в глубине которого что-то шуршало и скреблось, чья-то маленькая жизнь, более приспособленная к этой темноте, чем я.

«Здесь и начинается», подумала я. Мы опустились на дно. Я была уверена, что где-то есть источник, из которого вся эта темнота извергается, как густая жидкость, и разливается по тому, что когда-то было моим городом, и ее, и Армина. Как я найду Ранка? Буду искать его холодный каменный рот своими пальцами.

Нужно было остаться на улице Лейлы и ждать ее в «Астре». Эта машина сейчас была для меня чем-то нашим, чем-то живым и подвижным среди глухой темноты и тишины. Она послужила бы мне так же, как прозрачные батискафы для исследования океанского дна, там, где все пусто, глухонемо и где, если повезет, ты, может, наткнешься на скелет какой-нибудь невезучей лодки. Но у меня было всего лишь две ноги и две ладони, которыми я ощупывала это запустение, и нос, и уши, чтобы они сообщили мне о чудовищах, которые следят из заросших бурьяном дворов. Только когда я дошла до городского парка, глаза немного привыкли к темноте и начали постепенно различать узнаваемые очертания. То там, то здесь слабо мерцал уличный фонарь, как стыдливая девушка в дискотеке. Перепуганный свет отражался от большой фигуры человека – памятника тому, забытому писателю, который веки вечные носит в своих тяжелых руках каменные книги. Петар Кочич. Когда я подошла ближе, увидела, что писатель остался без книг – кто-то отбил ему руки и оставил два обрубка неловко и незавершенно торчать в воздухе. Металлическое мерцание света открывало мне очертания часов на покосившемся столбе, по-прежнему напоминавшем о мощном землетрясении шестьдесят девятого. Однажды, возвращаясь домой после жалкой Ночи музеев, я видела там, как какой-то мужчина бил ногами свою жену. Все мы стояли и смотрели, ожидая, что кто-то другой что-то сделает. Когда мужчина унялся и исчез с площади, та несчастная встала и пошла к рынку. Перед этим пригладила юбку грязными ладонями. Часы по-прежнему молчали. Как и люди.

Сейчас на площади никого не было, или же я была не способна никого разглядеть в темноте. В воздухе плескались полотнища с рекламой, усталые духи, укрывавшие собой так и не достроенный отель. Тут рядом со мной кто-то прошел, какая-то мелкая и медленная фигура, так близко, что я в страхе отскочила. Потом я заметила и вторую, и третью. Двигались они медленно, в разные стороны, как шахматные фигуры, у которых кто-то отнял доску. Они были тут все время, но такие заторможенные, что я не почувствовала в темноте их присутствия. Сначала я подумала, что окружена детьми: в темноте мне не удавалось рассмотреть лица, но по сравнению со мной они казались мне неестественно низкими. Правда, в их движениях не было и следа детства – перемещались они вяло и тяжело, будто своими малосильными телами тащат севшие на мель баржи. Тут я поняла, что все они в солидном возрасте. Их выдали тяжелые вздохи и едва заметный отблеск седых голов. Меня окружала толпа стариков. Их позвоночники искривились почти до земли. Некоторые, явно более чем я привыкшие к темноте, останавливались, когда замечали меня. Под светом одной еще не перегоревшей лампы, свисавшей со старого универмага, мне улыбнулась старуха и тут же изумленно перекрестилась, как будто увидела давно умершего члена своей семьи. Самые молодые лица, встреченные мною той ночью, смотрели на меня с обрывков предвыборных плакатов из какого-то другого времени, приклеенных на фасады вдоль главной улицы.

В центре то тут, то там светились окна, это помогло мне найти двор своего дома. Но то, что я обнаружила, оказалось лишь памятником моему дому, обросшему травой, облупленному и забытому. Не было больше старой сосны, под которой я когда-то похоронила трех своих черепах. Они лежали, холодные, на моих ладонях, шеи их были неестественно загнуты и беззащитны, полностью вне панциря. Папа и мама не знали, что я их там закопала. Они боялись, что их может выкопать собака, и велели мне положить черепах в пластиковый пакет и выбросить в мусорный контейнер. Для меня это было немыслимо. Мои черепахи заслужили лучшего. Хотя именно я была виновата, мама мне это объяснила. Я их неправильно кормила, не чистила вовремя аквариум, а это была моя обязанность, не ее. Я все еще помню их холодную тяжесть на ладонях и то, как я подумала, что это смерть, что я это сделала. Я закопала их глубоко в землю, колени у меня потом были грязными, и ногти. Но та сосна служила утешением. В ней было все мое детство, неоспоримое и надежное, тихий свидетель, который знал о моих черепахах, который будет еще долго существовать после меня и помнить мой грех. Будет нести его на своей крепкой шершавой спине.

Сейчас я стояла на углу и смотрела на бессмысленное пространство, которое когда-то заслоняли сосновые ветки. Когда она ее срубила? После папиной смерти, должно быть. Может, какой-то вредитель напал на ствол. Я не знала, с тех пор как я последний раз говорила с мамой,