Грех (сборник) - Захар Прилепин

Концерт

В полночный зной в кафе у Иорданасмешалось всё. Коктейль не остужал.Лица касался вдохновенный жар:мягка волна взрывная, как сметана.Дрожит висок. Куда нам наступать?Восток разрознен. Всюду рубежи.Смешалось всё. И жалок автомат.Мозг ужасом раздавлен как томат.О, позвоночник мой, – тебя не убежишь!

Над океаном мороки возникли,их шаг гремит, как радостный скелет.Здесь полночь бьют изящные зенитки,их алый зёв к Всевышнему воздет.Но не дарует Он ни окрика, не вздоха.Грудные клетки в крике рвёт пехота, –сердца на волю отпускает, озверев.И пенье упокойное Востока.И горла тонкие зениток на заре.

Восход уже теряет рубежи.Сдирая шкуру, сладко обнаружитьржаное мясо. Здесь наслоен жир.Топчу ногой: Восток, яви мне душу!Ужели она – жалкая прореха?Внутри Саддама ветер ищет эхо,внутри Адама глухо, как в земле.Но на Содом заявится прорухав ушанке и с лицом навеселе.

Страшись тогда, испитый неврастеник.Вомнёт тебя спокойная пята.И будет мир. И в мир придет цветенье.Корявых гусениц увидим мы в цветах.Взойдёт бесстрастно сумрак галифе,не разделив виновных и безвинных.Пока же мы немного подшофе.Восток завис в израильских кафе.Мы слушаем пластинку Палестины.

Мясной концерт в кафе у Иордана…

…уж лучше ржавою слюной дырявить наст,лицом в снегу шептать: «ну, отстрелялся, воин…»,не звать ушедших на высотку, там, где нашкусок земли отобран и присвоен,

и лучше, щурясь, видеть ярый флаг,разнежившийся в небесах медово,и слышать шаг невидимых фаланг,фалангой пальца касаясь спускового,

и лучше нежить и ласкать свою беду,свою бедовую, но правую победу,питаясь яростью дурною, и в бредунести в четверг то, что обрыдло в среду, –

вот Отче, вот Отечество, и всё:здесь больше нет ни смысла, ни ответа,листьё опавшее, степное будыльё,тоска запечная от века и до века,

для вас Империя смердит, а мы есть смердыИмперии, мы прах её и дым,мы соль её, и каждые два метраее Величества собою освятим,

здесь солоно на вкус, здесь на восходержаная кровь восходит до небес,беспамятство земное хороводитнас от «покамест» и до «позарез»,

здесь небеса брюхаты, их подшёрстокосклизл и затхл, не греет, но парит,здесь каждый неприкаянный подростокна злом косноязычье говорит,

мы здесь примёрзли, языками, брюхом, каждойсвоей ресницей, каждым волоском,мы безымянны все, но всякий павшийсидит средь нас за сумрачным столом, –

так значит лучше – лучше, как мы есть,как были мы, и так как мы пребудем,вот рёбра – сердце сохранить, вот крест,вот родины больные перепутья,

и лучше мне безбрежия её,чем ваша гнусь, расчёты, сплетни, сметы,ухмылки ваши, мерзкое враньё,слова никчёмные и лживые победы…

Беспамятство. Не помню детства,строй чисел, написанье слов…Моё изнеженное сердцена век меня переросло.

Искал тебя, ловил все вести,шёл за тобою в глушь, и тамТобой оттянутые ветвитак сладко били по глазам.

Сержант

Он затевал этот разговор с каждым бойцом в отряде, и не по разу.

С виду – нормальный парень, а поди ж ты.

– Каждый человек должен определить для себя какие-то вещи, – мусолил он в который раз, и Сержант уже догадывался, к чему идёт речь. Слушал лениво, не без тайной иронии. – Я знаю, чего никогда не позволю себе, – говорил он, звали его Витькой. – И считаю это верным. И знаю, чего не позволю своей женщине, своей жене. Я никогда не буду пользовать её в рот. И ей не позволю это делать с собой, даже если она захочет. И никогда не буду пользовать её…

– Ты уже рассказывал, Вить, – обрывал его Сержант. – Я помню, куда ты её не будешь… Я даже готов разделить твою точку зрения. Зачем ты только всем про это рассказываешь?

– Нет, ты согласен, что если совершаешь такие поступки – значит, ты унижаешь и себя, и свою женщину? – возбуждался Витька.

Сержант понимал, что влип и сейчас ему нужно будет либо соврать, либо спорить на дурацкую тему.

Ответить, что ли, Витьке, чего бы он сделал сейчас со своей любимой женщиной…

– Лучше скажи, Витя, почему ты рации не зарядил? – поменял Сержант тему.

Витька хмурил брови и норовил выйти из полутьмы блокпоста на еле-еле рассветную улицу.

– Нет, ты постой, Витя, – забавлялся Сержант, будоража пригасший уже настрой. – Ты почему рации взял полумёртвые? Ты отчего не зарядил аккумуляторы?

Витёк молчал.

– Я тебе три раза сказал: «Заряди! Проверь! Заряди!» – не унимался Сержант, ёрничая и забавляясь. – Ты все три раза отвечал: «Зарядил! Проверил! Всё в порядке!»

– Ведь хватило же почти до утра, – отругивался Витька.

– Почти до утра! Они сдохли в три часа ночи! А если что-нибудь случится?

– Что может случиться… – отвечал негромко Витька, но таким тоном, чтоб не раздражать: примирительным.

У Сержанта действительно не хватило раздражения ответить. Он и сам… не очень верил…

Их отряд стоял в этой странной, жаркой местности у гористой границы уже месяц. Пацаны озверели от мужского своего одиночества и потной скуки. Купаться было негде. В близлежащее село пару раз заезжали на «козелке» и увидели только коз, толстых женщин и нескольких стариков.

Зато сельмаг и аптека выглядели почти как в дальней, тихой, укромной России. Пацаны накупили всякой хрустящей и солёной дряни, ехали потом, плевались из окна скорлупками орешков и солёной слюной.

База находилась в десяти минутах езды от села. Странное здание… Наверное, здесь хотели сделать клуб, но устали строить и забросили.

Они спали там, ели, снова спали, потом остервенело поднимали железо, напрягая бордовые спины в синих жилах. Походили на освежёванных зверей, пахли зверем, смеялись, как волки.

Бродили первое время по окрестностям, с офицерами, конечно. Осматривались.

Парень по кличке Вялый наступил как-то на змею и всех позвал смотреть.

– Ядовитая, – сказал Вялый довольно. На скулах его виднелись пигментные пятна. Змея яростно шипела и билась злой головкой о носок ботинка, Вялый смеялся. Придавил ей голову вторым ботинком и разрезал змею надвое жутко наточенным ножом. Поднял ногу – и хвост станцевал напоследок.

После того как пацаны пристрелялись из бойниц и блокпостов, шуметь и переводить патроны запретили. А так хотелось ещё немного пострелять. Представить атаку бородатых бесов с той стороны гор, и эту атаку отбросить, рассеять, порвать.

У них было три блокпоста, два бестолковых и ещё один на каменистом и пыльном пути с той чёрной, невнятной стороны, где жили обособившиеся злые люди.

Сегодня пацаны стояли на блокпосту, что располагался у дороги. Здесь была и стационарная рация, но позапрошлая смена что-то учудила: нажрались, наверное, черти, то ли уронили её, то ли сами упали сверху. Не работала потому. Радист собирался сегодня с утра приехать, чинить.

Вялый смотрел в рассеивающуюся темноту. Сержант был готов поклясться, что у Вялого дрожат ноздри и пигментная щека вздрагивает. Вялый хочет кого-нибудь загрызть. Он и ехал сюда убить человека, хотя бы одного, даже не скрывал желания. «Здорово увидеть, как человеческая башка разлетается», – говорил, улыбаясь.

– Вялый, долго ты собираешься продержаться на этом блокпосту? – спрашивал иногда Сержант.

– А чего не продержаться, – отвечал Вялый без знака вопроса, без эмоций и трогал стены, шершавый бетон. Ему казалось, что бетон вечен, сам он вечен и игра может быть только в его пользу, потому что как иначе.

В семь утра, ну полвосьмого, их должны были сменить, и Сержант, лёжа поверх спальника, с сигаретой в руке, посматривал на часы. Хотелось горячего, на базе, наверное, борщ… Сегодня среда, значит, борщ.

Курилось тошно, оттого что голодный. Дым рассеивался в полутьме.

Их было шестеро; ещё Рыжий, Кряж и Самара.

Самара, самый молодой из них, служил в Самаре; Рыжий был лыс, за что его прозвали Рыжим, мало кто помнил, и сам он не вспоминал; Кряж отличался малым ростом и странной, удивительной силой, которую и применял как-то не по-человечески: вечно что-то гнёт либо крошит, просто из забавы.

Сержант, его все называли Сержант, иногда хотел, чтобы Кряж подрался с Вялым, было интересно посмотреть, чем кончится дело, но они сторонились друг друга. Даже когда ели тушёнку из банок, садились подальше, чтоб случайно не зацепиться локтями.

Вялый порылся в рюкзаке, ища, что пожрать – тоже проголодался; вообще он неустанно себя насыщал, упрямо двигая пигментными скулами.

Кряж, напротив, ел мало, будто нехотя; мог, казалось, и вовсе не есть.