Дневник Джанни Урагани - Луиджи Бертелли

И правда, многие ребята в тот день устроили забастовку, и я, помнится, тоже не пошёл в школу, и за это папа три дня держал меня на хлебе и воде.

Что поделаешь! Все великие идеи требуют жертв…

А вот бедному Джиджино Балестре пришлось совсем туго.

Он, в отличие от меня, бастовал с согласия своего отца; точнее даже, отец заставил бы его в тот день прогулять школу, но, разумеется, уговаривать его не пришлось.

– Сегодня праздник труда, – сказал сыну синьор Балестра, – можешь пойти погулять с друзьями. Веселись и будь умницей.

Джиджино, как послушный сын, отправился за город навестить друзей. Там они всей компанией так веселились, что к ним постепенно присоединились все деревенские мальчишки: собралось человек двадцать.

В какой-то момент Джиджино, который немного кичился тем, что его папа – один из лидеров социалистической партии, начал говорить о Первом мая, о социальной справедливости и всём таком прочем – в общем, повторять как попугай то, что он запомнил из разговоров взрослых. Тут вылез один мальчишка, грязный и в лохмотьях, и сказал:

– Всё это красивые слова; но в твоём распоряжении целая лавка, набитая пирожными и сладостями, а мы, бедняки, даже не знаем, какие они на вкус, разве это справедливо?

Джиджино растерялся. Но подумал и ответил:

– Так лавка-то не моя, а моего отца!

– И что с того? – парировал мальчишка. – Он же социалист! А значит, сегодня, в праздник труда, он должен был раздать пирожные детям, особенно тем, кто их в жизни не пробовал… Если он не подаёт хороший пример, нечего рассчитывать на кондитеров-ретроградов!..

Это сомнительное заявление показалось всем очень убедительным, и вся компания принялась кричать:

– Краб прав! (Такое было прозвище у этого мальчишки в лохмотьях.) Да здравствует Краб!

Понятное дело, Джиджино расстроился: он выставил себя дураком перед всеми этими мальчишками, да ещё скомпрометировал своего отца; он никак не мог придумать, что бы такого ответить своему противнику, и тут ему в голову пришла идея, которая поначалу испугала его своей дерзостью, но потом показалась единственной возможностью спасти семейную репутацию.

Он прикинул, что его отец в этот самый миг произносит речь в палате труда, а ключи от лавки лежат дома, в ящике комода.

– Что ж! – выкрикнул он. – Я и мой отец приглашаем вас всех в лавку отведать наших фирменных пирожных… Только давайте сразу договоримся: по штуке в одни руки, идёт?

Тут же настроения переменились как по волшебству, у всех потекли слюнки и, весело крича: «Да здравствует Джиджино Балестра! Да здравствует его отец!», мальчишки двинулись в город. Ну вылитый отряд доблестных вояк, отправившихся завоёвывать вражескую крепость, временно оставшуюся без стражи.

«Тут всего человек двадцать, – прикидывал тем временем Джиджино, – а 20 пирожных… положим, даже 25… в лавке их сотни, так что никто ничего и не заметит… Глупо из-за такого пустяка ронять мой авторитет, авторитет моего отца и даже всей нашей партии!»

Когда они добрались до города, Джиджино сказал своему верному отряду:

– Слушайте, я сбегаю домой за ключами от лавки… Я мигом. А вы пока подходите к чёрному ходу, но не всей гурьбой, чтобы не бросаться в глаза!

– Ладно! – закричали все.

И только Краб сказал:

– Эй! А ты нас, случаем, не разыгрываешь? А не то… сам понимаешь…

Джиджино ответил с достоинством:

– Я Джиджино Балестра! И если я дал слово, я его сдержу!

Он юркнул в дом, где были мама и одна из сестёр, незаметно проскользнул в комнату отца, стащил из ящика комода ключи от лавки и убежал, бросив маме на бегу:

– Я гулять, скоро вернусь!

И понёсся в лавку, воровато оглядываясь по сторонам.

Он отпер замок, проскользнул внутрь и опять запер дверь. Затем зажёг свечу, благо дома он взял спички, потом открыл газовый вентиль, и кондитерская озарилась светом ламп. Теперь наконец он мог открыть дверь чёрного хода, который вёл в пустынный переулок.

– Прошу вас, – предупреждал сын кондитера, – каждому по штучке, самое большее по две… Не разоряйте меня!

Но тут лучше предоставить слово главному герою этой трагикомедии Джиджино Балестре.

– Казалось, – рассказывает Джиджино, – что товарищей моих становится всё больше и больше. Весь магазин заполонили галдящие мальчишки, с горящими глазами кружившие вокруг сладостей и сладких наливок. Краб спросил меня, можно ли открыть бутылку наливки, не набиваться же всухомятку, я разрешил, и он любезно наполнил мне стакан, мол, первым должен выпить хозяин дома. Я выпил, и все тоже пили, поднимали за меня тосты и предлагали выпить ещё, и вот уже пришлось откупоривать следующую бутылку… А сладости между тем таяли на глазах, и все кругом почему-то меня угощали: «Попробуй, это очень вкусно, а то пирожное – просто пальчики оближешь». Будто они хозяева кондитерской, а я гость. Ну что тебе ещё сказать, дорогой Стоппани? Я совсем перестал понимать, что происходит, я как будто обезумел от восторга… Никогда ещё я не был в таком упоении, мне казалось, что я в волшебной стране, населённой марципановыми мальчишками с головами, набитыми взбитыми сливками, и с сердцами из мармелада, связанными сладким пактом братства, усыпанного сахаром и залитого сиропом… Я вместе с другими уплетал сладости за обе щёки и осушал бутылки и склянки всевозможных цветов и вкусов, обводя блаженным взором картину этой пирушки, на которой, как привидения, проплывали мальчишки и то и дело выкрикивали с набитым ртом: «Да здравствует социализм! Да здравствует Первое мая!»

Не могу тебе сказать, сколько длилась эта отрадная сцена… Знаю только, что оборвалась она внезапно, когда грозный голос моего отца прогрохотал на всю лавку:

– Ах вы, собачье отродье, я вам покажу социализм!

И на толпу захмелевших мальчишек посыпался град подзатыльников, с криком и визгом все бросились наутёк. Моё сознание на мгновение прояснилось, и, окинув глазами лавку, я вдруг осознал весь груз своей ответственности… Прилавок, прежде заставленный аккуратными горками пирожных, был пуст, на полках кругом царил беспорядок, тут и там валялись бутылки, из которых на пол капали настойки и сиропы, под ногами – месиво из растоптанного теста, повсюду на стульях, на полках и прилавке – лужи крема и взбитых сливок, брызнувших из пирожных, и следы шоколада… Но ужасался этим руинам я всего только миг, пока мощная затрещина не отбросила меня под прилавок, и больше я ничего уже не видел и не слышал. Очнулся я дома в своей кровати, рядом сидела мама и плакала. Я ощущал какую-то тяжесть в голове и в желудке… На следующий день, 2 мая, папа влил в меня две унции касторки; а утром 3 мая велел мне одеваться и отвёз сюда, в пансион Пьерпаоли…

Джиджино Балестра закончил свой рассказ с такой комичной торжественностью, что я расхохотался.

– Видишь? – сказал я потом. – Ты тоже пострадал из-за своей доверчивости и искренности, со мной такое случалось не раз. Ты поверил своему отцу-социалисту и решил воплотить в жизнь его теорию и раздать пирожные бедным детям, которые их в жизни не пробовали, а тебя за это наказали… Ничего не поделаешь, все дети этим грешат: мы слишком серьёзно воспринимаем теории взрослых. Обычно происходит так: взрослые учат нас, детей, куче прекрасных вещей… но не дай бог, если воплощение в жизнь их красивых теорий затронет чьи-то нервы, расчёты или интересы. Я никогда не забуду один случай из своего раннего детства… Моя самая добрая на свете маменька всегда учила меня говорить правду, дескать, кто хоть раз солжёт, на семь лет отправится в чистилище. И вот однажды портниха принесла счёт, и мама послала Катерину сказать, что её нету дома, тогда я, чтобы никто не отправился в чистилище, бросился к двери и крикнул, что мама дома… и в награду за правду схлопотал увесистую оплеуху.

– А за что тебя отправили в пансион?

– За то, что выловил гнилой зуб!

– Как это? – изумился Джиджино.

– Да всё из-за того, что этот старый паралитик чихнул! – добавил я, мне нравилось смотреть, как глаза его лезут на лоб от удивления.

Вдоволь насладившись выражением его лица, я рассказал о своём последнем приключении в доме Маралли, том самом, из-за которого меня отправили на каторгу, то есть в пансион.

– Как видишь, – заключил я, – злой рок преследует и меня. Ведь не чихни синьор Венанцио ровно в тот момент, когда я держал леску с крючком у его разинутой пасти, я бы не вырвал ему последний гнилой зуб и не оказался бы здесь, в пансионе Пьерпаоли! Подумать только, от чего порой зависят судьба и доброе имя бедного мальчишки…

Я привожу тут наш с Джиджино разговор, чтобы показать, какая тесная дружба нас связывает. У меня нет никаких причин не доверять ему. Так что я рассказал ему по большому секрету о дневнике, посвятил в наши планы и предложил вступить в тайное общество…