Всматриваясь в пропасть - Евгения Михайлова

хуже, чем Марина, знает, что она никогда бы на это не согласилась. Да, она против. Именно она на стороне их обоих: они должны оставаться свободными людьми, которые позволили себе не противиться своему выбору. Но они ничего не разрушают, не убивают других и не строят для себя клетку из остатков бывшей любви.

– Григор, – постаралась как можно мягче и убедительнее произнести Марина. – Твои жена и дочь так тебя боготворят, что простят даже это признание. Вернись к ним, попроси прощения, и они сами никогда не станут вмешиваться в твою жизнь. Давай вернемся к тому, что было, и оставим все, как есть.

– Ты заботишься о моей семье или о себе? – Григор смотрел на нее, как на палача.

– О себе, – честно ответила Марина. – О своей возможности видеть любимого человека, когда мне этого хочется. И знать, что он со мной в тот момент, когда ему не нужен никто другой. И нам обоим не надо рваться из-за ноющей совести и наших нарушенных обязательств. Я против агрессивных перемен и за покой и порядок для всех, насколько это возможно.

Что было потом… Григор умолял, стоял на коленях. Он плакал. И сказал даже такую невероятную вещь:

– Наша встреча – это судьба. Не только потому, что я увидел в тебе идеал всех своих желаний. Но я нужен тебе даже как врач: ведь у тебя «золотая кровь», рано или поздно что-то может случиться…

Ничего более ужасного нельзя и придумать: он все сказал Марине о ее возможной зависимости. И она что-то ответила, даже не запомнила, что именно. Она запальчиво отбивалась, как от нападения, порабощения. Но Григор вдруг резко встал, сразу осунувшийся, постаревший и решительный.

– Хорошо, – сказал он. – Я ухожу. Ты верно заметила: мои мне все простят. Но от тебя я ухожу совсем. Утешает сейчас лишь то, что никому не повезет рядом с тобой и твоим эгоизмом. Ты не способна на любовь, преданность, сочувствие. Мне это нужно наконец понять и пережить.

Марина даже пыталась его удержать, еще раз объяснить, как им было хорошо вместе именно потому, что они свободны. Григор оттолкнул ее с гневом и почти с презрением. Громко захлопнулась за ним дверь.

Утро Марина встретила в том же халате, за тем же столом, на котором стояла ополовиненная бутылка вина, а над ним по-прежнему висел запах окурков сигарет. Квартира не просто пустая, она мертвая, а на Марину из каждого угла смотрит ее судьба и, кажется, издевательски ухмыляется.

– Так ты же свободна, как ветер. Радуйся, пой и пляши. Или что-то не так?

Стелла и сыск

Стелле позвонил по домашнему телефону полковник Земцов и спросил:

– Серафима Ивановна, мы не могли бы с вами пообщаться?

– Приехать? – почти радостно переспросила Стелла. – Так я сейчас, задолбалась тут головой о стенки колотиться.

– Собственно, я за вашей дверью, – невозмутимо произнес Земцов. – Постановление суда мы нарушать не можем. Я, кстати, привез ваши ноутбук и айфон.

– Постойте там еще, – после паузы сказала Стелла. – Звонить положено за час.

– Так это только курьерам, – заметил Земцов. – А я мимо проезжал. Есть проблемы?

– А вы думали… Я сижу тут одна, в квартире жара, они еще топят. Я голая и ем жареную курицу. Мне надо умыться и одеться.

– В этом смысле. Конечно, постою. Не торопитесь. Рад, что у вас все в порядке.

Стелла впустила его через десять минут. Она была в полупрозрачном сине-черном пеньюаре с асимметричным подолом: с правой стороны до пола, левая нога открыта до бедра. Она успела густо подвести глаза, подмазать губы, и от нее пахло терпкими духами. Слава прошел прихожую и, мельком взглянув в открытую дверь кухни, связал запах духов с натюрмортом на столе: жареная курица ломтями на блюде, а рядом с ней бутылка водки, практически опустошенная. Что объяснимо, разумеется: дама в неволе и тоске по многим поводам.

– Убрать квартиру и пол помыть я не успела, пока вы за дверь торчали, уж извините. А одной мне это не надо.

Стелла провела гостя в жутко захламленную и на самом деле грязноватую гостиную, собрала с большого велюрового кресла малинового цвета какие-то тряпки и предложила ему сесть. Сама нетерпеливо схватила из его рук пакет с ноутбуком и айфоном, вытащила содержимое и страстно прижала айфон к губам.

– Мои вы родненькие! Вернулись из ментовского застенка. А я тут без вас чуть с ума не сошла, – произнесла Стелла с интонациями трагической актрисы.

– Неплохо, – отреагировал Земцов. – Как говорится, в этом что-то есть. У каждого свои сильные стороны. Я посмотрел пару ваших стримов. Впечатляет. Местами, конечно. Но количество ваших подписчиков сразило меня наповал. Постарался себе представить собирательный образ вашего фаната и… просто сломался. Собственно, разговор и об этом. Вы готовы ответить на несколько вопросов?

– Ладно. Только сначала такое предложение. Я заметила, как вы пялились на мою бутылку в кухне. Там немного осталось. Не хлопнем для разогрева? А то я в одиночестве и алкоголичкой могу стать.

– Вообще-то нет… Хотя неси. Мне символически. Себе именно для разогрева. Опять же я всегда готов к спасению человека от угрозы одинокого алкоголизма.

Стелла принесла бутылку, два почти чистых стакана. Земцов отмерил себе примерно два глотка, остальное вылил Стелле. Ей похорошело мгновенно, это была та доза, которой как раз не хватало для малой толики ликования. Тем более ее инструменты для связи с человечеством вновь с ней. Жизнь налаживается.

– Так приступим? – уточнил Земцов. – Предупреждаю, работаем под запись, чтобы никаких обвинений в провокации. Мне нужно продуманное, сознательное сотрудничество.

– Сильно нужно? – насмешливо спросила уже веселая Стелла.

– Мне в рамках рабочей целесообразности, – серьезно ответил он. – Для вас, Серафима, это единственная возможность доказать свою непричастность к нападению на Ермилова.

– Так я же вроде…

– Именно что «вроде». Да, вы были несколько отвлечены в тот период,