Без пощады - Александр Зорич

На моей памяти дожди над Глаголом не выпадали. Климатический пояс, в котором находился лагерь, напоминал земные засушливые полупустыни. Может быть, в других климатических поясах Глагола ревели ливни и полыхали круглосуточные грозы? Как знать…

То ли близилось местное лето, то ли флуктуировала прозрачность атмосферы, но в тот долгий день, когда я пообедал куриной ножкой, солнце вдруг принялось жечь с особым остервенением. Вновь неодолимо захотелось спать (по стандартным суткам начиналась ночь), но мною завладели одновременно две фобии. Первая – что случится новый пробой и на этот раз в качестве эпицентра будет избрано мое темечко. Вторая – из-под земли возникнут раздосадованные хозяева курицы и немедленно совершат надо мной манихейский обряд вызволения души из оков плоти.

Подхлестываемый этими страхами, я поплелся дальше.

Через полчаса под моими пятками захрустели россыпи колкого минерала с острыми краями. Пришлось остановиться и подумать о замене своим ботинкам, а заодно и о переходе на тропическую форму одежды.

Я подобрал несколько камней поострее, достал зажигалку и приступил к работе…

В итоге мои брюки превратились в короткие элегантные шорты. Отодранные (в неподатливых местах – отожженные) брючины я сложил в несколько слоев и привязал к ступням при помощи полосок ткани, оторванных от рубашки. Из кителя сделал жилет. Большая часть кителя пошла на то, чтобы соорудить на голове тюрбан взамен забытой еще в кабине вертолета пилотки. Разодранную рубашку я надел под жилет, а в нагрудный карман положил волшебные камешки Злочева.

Но шагов через сто я понял, что придется выбирать: либо кожа на ступнях, либо погоны на плечах. Толщины импровизированных сандалий из брючин не хватало. Пришлось отодрать от кителя жесткие, на славу сработанные погоны и усилить ими сандалии. Флотские крылышки и лейтенантские звездочки я открутил и спрятал в пачку из-под сигарет, в которой оставался один бычок.

Но для полного комфорта и погон оказалось мало, поэтому остатки кителя я тоже присовокупил к моим кустарным легионерским сандалиям. В которых, впрочем, не было ничего легионерского – ни в покрое, ни в материале.

Еще один кусок ткани пошел на упаковку оставшихся двух третей курицы. Чтобы оставить обе руки свободными, я привязал к птице полоску ткани и повесил ее через плечо, как сумку.

Таким вот оборванцем я продолжил свое безнадежное путешествие. Я старался держаться в нескольких метрах от края каньона. Иногда путь мой пересекали расселины и овраги (свидетельство того, что дожди здесь все-таки бывают или по крайней мере бывали).

Сравнительная пологость склонов обычно позволяла пересечь овраги по кратчайшей, но, сунувшись в один, я сразу погрузился в Муть. Да такую крутую, что, едва не задохнувшись, сразу же выскочил из нее как ошпаренный.

Впредь овраги пришлось обходить.

Сорок километров – не так-то много. Учитывая, что каньон рыскал из стороны в сторону, а овраги заставляли меня то и дело предпринимать обходные маневры, вместо сорока получались… ну, скажем, пятьдесят.

Я бы мог немного уменьшить коэффициент маневра, отойдя от каньона километра на полтора-два и тем самым оставляя все овраги по правую руку. Но рядом с ложем Стикса я чувствовал себя все-таки уверенней, чем на открытой пустоши.

Если майор Шапур решит, что с Пушкиным обошлись слишком мягко, и вышлет вертолет, чтобы найти меня и дострелить… Или наоборот – Шапура замучает совесть, что с Пушкиным обошлись слишком круто, и охотники дострелят меня из жалости, а тело заберут в лагерь, дабы упокоить меня на вершине башни-дахмы с пехлеванскими почестями… Так и так рядом с каньоном у меня всегда остается эфемерный шанс спрятаться.

Как увижу вертолет – сразу ринусь искать спуск в каньон.

– …И сверну себе шею. – Я снова начал разговаривать вслух.

Пятьдесят километров. Пройти их надо в хорошем темпе, чтобы до ночи успеть туда, где в каньоне заканчивается Муть и где, возможно, к тому времени из-под земли вновь появится вода. Тренированный боец в обычных условиях со смехотворной боевой выкладкой в виде недоеденной курицы играючи покрыл бы это расстояние за восемь часов.

Я тоже не последний ходок, но мне повсюду мерещились аномальные зоны. Я часто доставал камешки Злочева и пристально вглядывался в них, будто надеялся, что они предупредят меня не только о пробое, но и обо всех прочих опасностях, включая таинственных оводов.

Учитывая частые рекогносцировки местности, а также «перекуры», во время которых я садился и посасывал куриную ножку, идти мне было часов четырнадцать, не меньше.

Я шел и шел. Топал. Пошевеливался. Переставлял конечности.

Обливался вонючим потом (хотя мне казалось, что в организме давно не осталось ни капли лишней влаги).

Ругался вполголоса, опасаясь манихеев.

Ругался в полный голос, позабыв о манихеях.

Шел дальше.

И, обойдя очередной овраг, вышел я на дорогу.

На дорогу.

Твердое покрытие отсутствовало. Но я стоял на недостроенном военном шоссе. Несомненно.

Здесь когда-то прошел моногусеничный дорожный комбайн-трамбовщик. Его алмазные ножи рубили верхний слой глины вместе с редкими пучками травы и подбрасывали комья вверх. Вырываясь из щелевидных дюз, сжатый воздух отшвыривал этот мусор на обочину. Широченная гусеница, выполненная из «конвульсирующего» полимера, бежала частыми складками, заботливо дробя случайные камешки и вгоняя осколки в глину с силой промышленного пресса…

Получилась расчищенная полоса, которая протянулась вдоль каньона и оборвалась перед очередным оврагом.

Почему оборвалась?

Я не поленился вернуться на пару десятков шагов и заглянул в овраг.

– Ничего интересного, – сухо констатировал я.

В самом деле, чего уж интересного: россыпь опаленных железяк с редкими вкраплениями алмазных ножей. Взрыв превратил трамбовщик в предмет абстрактного искусства, раскрошил алмазы, от жара обуглилось лакокрасочное покрытие вместе с опознавательными знаками…

Размышлять над тем, что здесь приключилось, было делом неблагодарным. Самая банальная гипотеза – пробой – объясняла только причины гибели гигантской строительной машины.

Но почему шоссе осталось недостроенным? Строители уперлись в такой участок, где пробои случались регулярно? А что мешало обойти аномалию? Лень-матушка?

Э, какое мне дело! Главное – практический вывод: дорогу не стали бы прокладывать через гравимагнитные осцилляторы. А значит, там, где прошел трамбовщик, я могу топать в нормальном походном темпе, ничего не боясь. Да и сандалии свои вонючие теперь сниму, потому что дорога гладкая, как доска. И даже хорошо, что без покрытия: нагрелась меньше.

Еще три часа отупляющей ходьбы.

За это время: оставлены позади несколько внушительных оврагов (я перешел их по целехоньким мостам!), рассказано вслух полтора десятка анекдотов, зафиксирован быстрый выход Стикса на поверхность, обнаружены следы большого клонского бивуака…

Меня вывели из полудремы звуки далекого боя. Я открыл глаза и понял, что лежу, свернувшись калачиком, посреди дороги.

Я припомнил, как мне втемяшилось в голову, что, если надеть обратно сандалии, идти станет не в пример легче. Какие только уловки не измыслит наш организм, когда хочет поспать! Может даже заговорить человеческим голосом и привести самые невероятные аргументы, лишь бы заставить своего хозяина остановиться и присесть! А уж когда тот присядет…

– Идиот! Контроль нельзя терять ни в коем случае! Хочешь спать – ляг поспи по-человечески!

Что значит в моей ситуации «по-человечески», я так и не придумал.

Продолжая лежать на дороге, я прислушался. Померещилось мне или нет? Стреляли?

Нет, не померещилось. Ухнуло на славу.

Из-за того что трамбовщик, подготовив ложе под пенобетон, удалил верхний слой почвы, дорога оказалась примерно на полметра ниже, чем окружающая равнина. Слежавшиеся отвалы почвы по обочинам стали своеобразными брустверами, так что получалось, что я лежу в очень широком окопе неполного профиля.

Я подполз к «брустверу» и осторожно выглянул из-за него.

Глагол продолжал преподносить сюрпризы.

По ту сторону каньона, на востоке, погромыхивая вхолостую, без молний, наливался черной яростью грозовой фронт. По краям тучи полыхали багрянцем – ведь в западной стороне по-прежнему не было ни облачка и солнце светило вовсю, хотя жара уже пошла на убыль.

Я расслабился.

Все-таки гроза – пусть даже самая сильная – это не воздушная кавалерия клонов. А ливень меня устраивал на все сто процентов! Это же вода!

Возникли и не столь радужные мысли.

«А вдруг это не грозовой фронт? А нечто менее безобидное, которое лишь кажется грозовым фронтом?»

Понаблюдав за поведением черной небесной армады еще чуть, я пришел к выводу, что она движется на северо-запад. Выходило, если ветер не переменится – встречи с тучами не миновать.