Искатели необычайных автографов - В Левшин

- Но разве Леонардо выбрал не первые попавшиеся числа?

- Конечно, нет! Как вы помните, в задаче магистра Доменика было два требования. Одно состояло в том, что каждое из четырех чисел, начиная со второго, должно быть больше предыдущего в два раза; другое - в том, что сумма этих чисел должна быть равна десяти. Фибоначчи начал с того, что выполнил первое требование, не принимая пока во внимание второго.

- Попросту говоря, схитрил.

- И хорошо сделал, - уважительно сказал Мате. - Без такой хитрости в науке не обойтись. Настоящий ученый никогда не изучает всех сторон явления сразу. Да это и невозможно! Возьмем, например, такую науку, как сопротивление материалов...

- А, это ту, которой занимался Галилей! - вспомнил Фило. - О ней мне известно только то, что ее сокращенно называют сопроматом и что редко кто из студентов умудряется сдать экзамен по сопромату с первого раза.

- Не слишком много, зато верно, - согласился Мате. - Так вот, у каждого материала целая куча свойств: твердость, упругость, пластичность, вязкость, текучесть и так далее. Изучая его сопротивляемость внешним нагрузкам, учесть все эти качества в один присест немыслимо. Вот почему ученые начинают с того, что рассматривают тело как абсолютно твердое, отвлекаясь от всех его прочих свойств. Изучив воздействие внешних сил на поведение абсолютно твердого тела, они переходят к исследованию следующего свойства: идеальной упругости. Потом сюда подключается идеальная пластичность... Так постепенно из всех этих отвлеченностей складывается наука о сопротивлении конкретных материалов.

- Вы хотите сказать, что вместо реальных явлений наука рассматривает какую-то абстракцию? Иными словами, то, чего на самом деле нет?

- Вы меня не поняли, - раздраженно возразил Мате. - Я хочу сказать, что, не умея отвлеченно мыслить, нельзя по-настоящему изучить реальный мир. А что, как не математика, воспитывает в нас такое умение? Вот почему эта наука так важна для каждого человека, независимо от того, к какой профессии он себя готовит.

В эту минуту мимо проходила старая женщина, ведя под уздцы понурого осла с двумя перекинутыми через спину мешками. Как тут было не вспомнить задачи о семи старухах!

Фило признался, что не очень-то понял, как мессер Леонардо умудрился получить один и тот же результат совершенно разными способами. Но Мате не находил в этом ничего непонятного. Ведь второй способ вытекает из первого!

- К чему, собственно, сводится задача? - сказал он. - Она сводится к вычислению и суммированию последовательных степеней числа 7. Напишем этот ряд: 70+71+72+73+74 +... Сложим первые два члена: 70 +71 = 1+7= 8. Теперь суммируем первые три члена: 70+71+72=1+7(1+71) = 1+7х8 = 57. Продвигаясь дальше, получим: 70 + 71 + 72+ 73 = 1+ 7(1 + 71 + 72) = 1+7 x 57 = 400. А теперь вглядитесь внимательно в мою запись, и вы увидите, что левые части равенства представляют собой то, из чего исходил Леонардо в первом способе решения, а правые - то, что он получил вторым...

Мате не договорил, чем-то пораженный. Наконец-то! Наконец он вспомнил, где видел задачу, похожую на эту. У Ахмеса!

- Это кто же? Ваш родственник? - подтрунил Фило.

- Дальний, - подыграл ему Мате. - Жил в Египте этак за три тысячи лет до Фибоначчи, тоже решил задачу о суммировании последовательных степеней числа 7 и пользовался при этом тем же способом. Как видите, задачи живут дольше, чем люди.

- Совсем как литературные сюжеты! - умилился Фило. - Они тоже бродят из века в век, из страны в страну, принимают разные подданства, переодеваются в разные костюмы, оборачиваются то немецкой сказкой, то итальянской легендой, а потом - глядь! - превращаются в трагедию Гёте. Или в комедию Шекспира...

-Трагедия Гёте - это, конечно, "Фауст", - догадался Мате. - Даже я знаю, что основой ее стала средневековая легенда о докторе Фаусте, который продал душу черту. Но что вы имели в виду, говоря о комедии Шекспира?

Фило самодовольно хмыкнул. Что он имел в виду? О, весьма многое! Ни для кого, например, не секрет, что сюжеты двух сходных шекспировских комедий "Двенадцатая ночь" и "Как вам это понравится" почерпнуты у древнеримского комедиографа Плавта. Есть у него такая пьеса "Два Менехма" о двух потерявших друг друга братьях-близнецах, которые случайно оказываются в одном городе и, не зная друг о друге, сбивают всех с толку необычайным сходством...

Но, по правде говоря, он, Фило, подразумевал другую комедию Шекспира "Укрощение строптивой". Сюжет ее очень схож с немецкой народной сказкой, которую записали известные филологи девятнадцатого века - братья Гримм. Она называется "Король-Дроздобород".

- Моя любимая сказка! - обрадовался Мате. - Про то, как взбалмошная принцесса смеялась над женихами и как ее приструнил один хитрый король.

Фило важно кивнул.

- Совершенно правильно. Между прочим, это мое собственное открытие! добавил он с гордостью.

- Что именно? - не понял Мате.

- Ну, то, что Шекспир взял сюжет "Укрощения строптивой" у братьев Гримм...

Мате закусил губу, чтобы не расхохотаться. Вот так открытие! Только что было сказано, что братья Гримм жили в девятнадцатом веке. Шекспир вроде бы умер в начале семнадцатого. Что уж тут позаимствуешь, в такой-то ситуации!

Сев в галошу, Фило слегка смутился, но выбрался из нее с поистине хлестаковской легкостью. Ах так! Тогда, стало быть, Шекспир позаимствовал свой сюжет из другого источника... И тут же вернулся к разговору об Ахмесе. Может ли Мате поручиться, что Леонардо ничего не знал об этом египетском математике и его задаче?

Мате задумался. Знал, не знал... Разберись тут! С одной стороны, Леонардо был в Египте, - значит, мог и слышать о задаче Ахмеса. С другой...

Но размышления его длились недолго: на площади зазвучали гулкие голоса. Выглянув из своего укрытия, Фило и Мате увидали, что ученая братия, в том числе Леонардо и Доменик, вышла из дворца и обменивается прощальными фразами.

- Смотрите же, мессер Леонардо, - внушительно пробасил магистр Скотт, - экземпляр второго издания "Либер абачи" за вами.

- Считайте, что он уже у вас и с соответствующим посвящением, дружелюбно ответил тот.

- Полагаю, мне не придется напоминать вам о пожелании его величества, - сказал магистр Иоанн, надменно вздернув свои бархатные брови. - Любой профессор Неаполитанского университета счел бы себя счастливым, удостоившись такой чести.

- Слышали? - шепнул Мате. - Значит, его все-таки пригласили в Неаполь!

Фибоначчи сдержанно поклонился.

- Его величество получит подробный ход моих решений с первой же оказией.

- Примите мое искреннее восхищение и благодарность за доставленное удовольствие, - проскрипел своим непоэтичным голосом поэтичный Теодор.

- Аминь! - шутливо закончил Доменик. - До свидания, дорогой мессер Леонардо. Я буду у вас завтра, если позволите.

Засим последовали церемонные поклоны, и все они - Иоанн, оба Микаэля и Доменик - пошли прочь, такие важные и торжественные в своих длинных ниспадающих мантиях, а Леонардо одиноко повернул в другую сторону.

Выждав немного, Фило и Мате бросились за ним.

АВТОГРАФ ФИБОНАЧЧИ

- Поздравляю, мессер Леонардо!

- Наконец-то справедливость восторжествовала!

Фибоначчи обернулся. А, это снова они! Но о какой, собственно, справедливости речь?

- Как, - растерялся Мате, - разве император не назначил вас профессором Неаполитанского университета?

Леонардо поднял на него удивленные глаза. Синьор изволит смеяться? Императору, наверное, такое и в голову не приходило!

- Но почему?

Фибоначчи уклончиво помедлил. Почему? Право, он об этом не думал. Возможно, Фридриха не устраивает его родословная. А может быть, всему виной традиция. В европейских университетах, знаете ли, точные науки не в почете...

- Предрассудок это, а не традиция! - с сердцем сказал Мате.

Вся его симпатия к Фридриху разом исчезла. Теперь он испытывал острую неприязнь к этому благожелательному замшевому Гогенштауфену, который сам лакомится свежими плодами науки, преспокойно оставляя на долю своих подданных изъеденные червями окаменелости.

Впрочем, если вдуматься хорошенько, другого от него ждать не приходится. Со всеми своими талантами и образованностью Фридрих - всего лишь сын своего времени и своего сословия. На что ему просвещенные подданные?

Кто-то из европейских правителей семнадцатого века (кто именно - этого Мате, к сожалению, так и не вспомнил) считал, что науки нельзя преподавать всем без различия, иначе государство будет похоже на безобразное тело, которое во всех своих частях имеет глаза. Фридриху это изречение, конечно, не известно, но можно не сомневаться, что лишние глаза на теле государства ему тоже ни к чему...

Фило вот называет его противоречивым, загадочным... Но так ли это? И верно ли, что император-безбожник сжигает еретиков только для того, чтобы заткнуть таким образом рты своим политическим противникам? Вряд ли. Скорей всего, по его понятиям, образованность и атеизм - роскошь, на которую имеют право немногие избранные. А обыкновенным смертным надлежит пребывать в страхе Божьем...