Измененное время (сборник) - Людмила Петрушевская

А что Танюша чавкала, так мало ли, Лидочка вообще при еде стучала челюстями, а ночью по-страшному скрипела зубами и надрывно стонала. Дело-то шло к сорока годам!

Новой дружбы у Флюры не сложилось, это было выяснено уже в Москве по прибытии, когда Флюра пригласила Танюшу в гости, а та вообще не возражала, но в данный момент не могла.

Так все и завяло, не с кем стало поговорить, а ведь Танюше единственной бедная Флюра открыла свою тайну, все, что у нее было с этим Гришей, все по дням, начиная с первой встречи в море. Откуда он узнал имя?

Танюша кивала, иногда покачивала головой, как бы от удивления, явно сочувствовала, но при этом занята была своими мыслями и слабо поцыкивала зубом после обеда. Фактов было очень мало, вот что. И Флюра сама остановилась в недоумении с комом в горле. Было невозможно рассказать, что же произошло.

Когда-то она почти любила своего Анатолия Викторовича, но последующие события развеяли все иллюзии, а для любви незнание — первый мотор. Загадка.

Любовь к Анатолию растаяла в безбрежном просторе невольной и явной житейской подлости, которая всегда вылезает при столкновении бытовых интересов. Теперь же, когда Анатолий жил в городе Луисвилле, штат Кентукки, со своей женой и ее сумасшедшей дочкой, в памяти вообще ничего не осталось. Даже обид. Золотые очки и рот, произносящий какие-то повелительные и угрожающие слова.

Правда, иногда Анатолий снился Флюре в эротических снах. Почему-то в свете его любви она испытывала нечеловеческое счастье.

Кроме этих снов, у Флюры был постоянный молодой парень, сосед по двору, совершенно замотанный сын мамы-инвалида. Парализованная мама не давала ему покоя по ночам, стучала в стену палкой, и он, бывало, приходил спать к Флюре. Парню было двадцать лет, его и в армию не взяли из-за мамы.

О нем паучиха не должна была знать.

А Гриша к концу срока исчез!

Не мелькал на пляже, не говорил свое «Салют!».

Очень осторожно Флюра стала подталкивать Лидочку к теме раннего отъезда. Кто-то уехал, не дожив до конца? Надо же, тут каждый час такое счастье, а люди уезжают.

Оказалось, нет. Все на месте.

Лидочка же с удовольствием вдруг сказала, что тут местные ищут с ножами какого-то должника по преферансу. Не обязательно Гришу, хотя он тоже картежник.

Тут и выяснилось, что весь срок Гриша играл в преферанс, у него бушевали собственные страсти.

Гриша оказался игрок, как Лидочка была незадачливый охотник на мужчин, у всех существовали свои подпольные дела. У Флюры это была любовь к Грише.

Флюра обливалась холодным потом. Гриша сбежал и скрывается, не может заплатить! Его обманули картежники! Больше они не увидятся!

Помочь своему Грише она ничем не могла, у самой денег оставалось в обрез, и Флюра перебирала в уме все возможные последствия такого расклада. Она в мучении не спала и буквально перекатывалась головой по подушке. А Лидка глубоко и животно стонала, проклятущая, или скрипела зубами.

В ночь перед отъездом дверь опять была заперта изнутри, Лидочка прощалась явно, слышался мат, попреки и крики. Флюра бродила в тепле и тьме вдоль моря и около корпуса, сидела на скамейке. Она не искала своего Гришу. Она знала, что он тут, рядом. Этого было достаточно.

И вдруг на завтраке Флюра увидела Гришу, более бледного, чем обычно, они столкнулись, она выходила, а он уже опаздывал. Сердце ухнуло прямо в живот у бедной влюбленной, и она произнесла «Гриша, салют!» — давно вымечтанные слова, а Гриша опомнился, лукаво прищурился и как бы хотел сказать нечто большее, но его окликнули из столовой, он себя оборвал и ответил значительно: «Флюра! Салют!»

Она буквально обмирала от непонятной тревоги, бредя к себе в комнату за купальником. Шел уже последний день, после обеда автобус должен был везти всех в аэропорт. По вывешенным спискам Флюра знала, что Гриша едет другим автобусом и на другой рейс, двумя часами позже. Билеты продавались в начале срока, еще до встречи в море, и, стоя в очереди в авиакассу, Флюра знать не знала ни о каком Грише, а теперь он был самым близким и родным человеком в мире. Не сказав ничего, кроме двух слов!

Флюра дрожала, ей замерещились какие-то возможности — а что, если поменять билет на поздний самолет? Лететь вместе с Гришей!

Но в комнате (она, слава Богу, оказалась не заперта) у сумок копошилась обугленная Лидочка, все уже было собрано. Никакие силы не могли изменить ход событий, и последний день жизни рядом с Гришей уплывал, все. Не увидеть его!

Флюра облилась слезами в ванной комнатушке, снова накрасилась, навела марафет и помчалась на море, одна посидела у края земли, бросая камешки в волны, однако боковым зрением она следила за лестницей.

Он появился, он спустился к морю перед самым обедом, причем в компании тоже каких-то оплывших, лысоватых мужичков, все как на подбор. Сидячая руководящая работа, подумала Флюра. Вино, карты. Любит поесть, игрок. Все знала она, но все прощала, и семью, и внешность.

Перекрикиваясь, гаркая как гуси, балансируя женственно отставленными ручками, они все одинаково всунулись в воду и поплыли диким стилем неспортивных мужчин, якобы кролем, но по-деревенски.

Флюра тоже бросилась в море, однако в воде все были неразличимы, хотя можно было пересечь по диагонали путь стаи мужиков.

Она плыла, задыхаясь от волнения, вода была ледяная почему-то, и вдруг из воды высунулся совершенно другой персонаж, толстоголовый, как морж, с прилепленным ко лбу чубом и с красной мордой, который открыл зубастую пасть и, нагловато улыбаясь, сказал Флюре одно слово: «Салют!»

Она тут же захлебнулась, глотнула порядочно водички, закашлялась и быстро вернулась на пляж, мучительно размышляя, откуда этот мужик что знает.

Однако Гриша очень даже просто подошел к их автобусу, и они перебросились приветствиями самым обычным способом. (Когда все исполняется, это выглядит так обыденно и незначительно!)

Гриша почему-то потом сказал: «Извини, что так вышло», сразу на «ты». Он как бы этим пропустил огромное количество событий, совместных прогулок, бесед, может быть, даже танцев и перешел сразу к делу.

Он сказал, что на будущий год обязательно приедет сюда, хочет приехать тоже в июле, и вообще у него дела в их институте, он зайдет к ней в отдел. Притом он не спросил, какой у нее отдел. Ладно.

Когда она, совершенно достойно и спокойно (теперь) собралась подняться в автобус (вещи уже лежали в трюме), Гриша вдруг повернул ее к себе лицом и крепко поцеловал в самые губы, а потом, когда она поднялась на одну ступеньку, вдруг подсадил ее довольно крепко ладонью под зад. Как маленького ребенка, заботливо и умело.

Флюра, очумелая, вошла в автобус, села сзади и пригнулась посмотреть, а он отошел, повернулся еще раз к ней лицом, абстрактно помахал, не видя ее, и послал воздушный поцелуй. И поплелся долой.

Лидочка, по счастью, сидела с другой, теневой стороны, причем не позаботившись занять Флюре место. Рядом с ней мрачно, как пленный, торчал один из ее хахалей.

Лидочка сидела черная, перегоревшая в своей глобальной ненависти к людям, тихая и безразличная. Ей предстояла ее довольно непростая жизнь в Москве, болящая мама и подросток-дочка, то есть ничего хорошего.

Флюра, наоборот, ехала спокойная, сытая и счастливая. Как мало надо человеку!

И через месяц покатилась осень, а потом зима ее любви. Флюра жила, твердо надеясь на встречу. Вернее, она свято верила в нее. Надежда — все-таки чувство гораздо более горячее и неуравновешенное, а вера — чувство крепкое, спокойное и плодотворное.

То есть Флюра все больше ценила себя, относясь к своей внешности как к Гришиной собственности, она стала ходить по воскресеньям в бассейн, а по вечерам бегала в кедах, она часто глядела на себя в зеркало, радовалась, что у нее такое красивое тело и хорошее лицо, бедра были немного толстоватые, но с этим она упорно боролась, это был предмет забот. Меньше есть и больше ходить! Не сидеть!

Флюре не нужно было от Гриши ничего, никаких дополнительных знаков, ей было назначено, и она созревала точно к сроку.

С Лидочкой она почти не виделась, они работали в разных зданиях с разными буфетами. Лидочка сама не звонила, а когда брала трубку, то говорила отрывисто и холодно, и охоты повторять эксперимент не было.

Флюра теперь любила свое сосредоточенное одиночество, свои звезды и мамин бинокль, ее никуда не тянуло, и совершенно неинтересны были бы теперь Лидочкины рассказы о ее любовных приключениях, ее монологи ближе к ночи, яростные и обвинительные.

Единственно, что было неприятно, — это что Лидочка еще осенью попросила у нее запасной ключ от квартиры, и иногда, придя домой, Флюра видела чужие окурки в пепельнице, грязные бокалы и пустые бутылки. И перестилала постель.

Раза два Лидочка все-таки позвонила, но она теперь почему-то говорила мертвым, угасшим, монотонным голосом, что умирает, что все, а последний разговор вообще ни на что не был похож, как сухой отчет: мать тяжело заболела, и врачи дают ей год, поняла? Год. Смотреть, как она умирает. Дальше. Дочь Лидочки глядела вон из школы, не желала учиться, по телефону разговаривала с матерком, курила явно и изводила на себя всю дорогущую Лидочкину косметику.