Манифест Дзен. Свобода от себя - Бхагаван Раджниш

Танка прав. Для человека осознания все существование есть дхарма,все существование — «Даже единственные глоток или единственный кусочек обладает своей собственной истиной».

Человек, который приходит домой, не нищий. Это было в прошлом. Я хочу изменить это полностью.

Дзен предпринял несколько шагов, но нерешительно. Я говорю вам, хотите вы того или нет, вы есть будда, вы не собираетесь стать буддой. Это сама ваша сущность. И раз это признано, вся жизнь становится священной, ничего не отрицается. Это и есть новый человек, которого я хочу представить миру — новый будда. Этот манифест для новых будд.

Юко написал небольшое хайку, но пусть оно погрузится глубоко в вас.

Заглушая блеск звезд, — ночной дождь.

Он, очевидно, сидел в своей маленькой лачуге, любуясь блеском ночных звезд — и тут вдруг... ночной дождь приглушил весь блеск звезд. Зачем он написал это?

В этом содержится целый манифест.

Звезды там, они сияют; дождь приходит, облака приходят, и звезды исчезают, но они по-прежнему там. Облака или дождь не могут убрать их.

Ваша суть будды — это просто ваш внутренний блеск, ваше внутреннее свечение. Придет ли дождь или облака, но все это проходит. Ваше внутреннее остается незатронутым. Ваш блеск — не блеск звезд, который можно убрать или который можно стереть хотя бы на мгновение. Ваш блеск и ваше молчание так глубоко коренятся в вас, что нет способа избежать его.

Вы избегаете... Каждый старался избежать будды, но вы не преуспеете, уверяю вас. Рано или поздно вам надоест прятаться, бегать от самого себя. Рано или поздно вы усядетесь — на циновку для задзен или без циновки — тихо, умиротворенно и вдруг — взрыв. А это и есть то, что вы искали все свои многие жизни.

Вопрос Маниши:

Возлюбленный Ошо,

Есть ли какая-нибудь истина в том, что заявляет Алан Уотс, когда он пишет:

«Нельзя забывать о социальном контексте дзен. Это первостепенный путь освобождения для тех, кто изучил дисциплины социальной конвенции, обусловливания индивидуума группой».

Маниша, в этом нет истины. Алан Уотс один из значительных людей, которые представили дзен Западу. Но они проводили его интеллектуально, сами они не были людьми дзен.

Он продолжает говорить, что дзен должен быть специфически противопоставлен контексту конфуцианства со своим акцентом на надлежащее, на ритуал.

Это абсурд. Дзен восстает против конфуцианства. Нет необходимости думать о нем в контексте конфуцианства.

Конфуцианство — это интеллектуальный подход к миру, логический подход. Конфуций то же самое для Востока, что Аристотель для Запада, но дзен против логики. Дзен включает противоречия.

Дзен нужно переживать сам по себе. Контекст не требуется.

Наоборот, Алан Уотс говорит снова: «Дзен мог бы быть очень опасным лекарством, в социальном, контексте, где конвенция ослаблена, или в другой крайности, где дух, открытый восстанию против конвенции, готов эксплуатировать дзен для разрушительных целей».

Как я говорил вам уже, Алан Уотс остается христианином. И с христианской точки зрения он продолжает размышлять о дзен: «Каковы будут его последствия, если социальный уклад очень слаб в каком-то месте? Дзен может быть разрушительным».

Он боится. Сначала социальный уклад должен быть укреплен. Дзен, согласно ему, для очень зрелых людей, иначе он может привести к распущенности. Но это его собственный страх; он сам стал распущенной личностью.

Это не верно. Если дзен освобождает вас, вы не можете впасть в безответственность; это невозможно, даже если ваш социальный уклад слаб, не силен достаточно. Он беспокоится, что это может быть «опасным лекарством в социальном контексте, где конвенция ослаблена». Нет, это вообще не лекарство. И, во-вторых, там, где конвенция ослаблена, для дзен легче цвести. Это прочная конвенция преграждает путь дзен.

Он, к тому же, опасается: «в другой крайности, где дух, открытый восстанию против конвенции, готов эксплуатировать дзен для разрушительных целей».

Нет возможности эксплуатировать дзен, потому что дзен не только восстание, по сути, это молчание, по сути, это безмолвие. В сущности, это раскрытие вашего сознания. В этом раскрытии вашей скрытой, дремлющей сути будды, нет риска, что вы станете, опасны для общества, что вы можете стать проклятием общества. Это невозможно просто потому, что дзен умиротворяет вас, успокаивает вас.

Это совсем другая революция. Алан уотс не может размышлять об этом. Его беспокоит, что коммунист, который против общества, может воспользоваться дзен, но воспользоваться дзен нелегко. Коммунист, изучая дзен, будет становиться тихим; его революция будет становиться ответственной, у нее будет больше измерений и больше целостности, и в обществе прибавится блаженства. Дзен невозможно эксплуатировать никаким путем.

Но страх — это то, что от христианина. Все религии будут бояться одним и тем же образом. Но дзен, где бы он ни существовал, всегда приносил мир, любовь, радость. Чего нельзя сказать о христианстве, хоть Иисус и говорит о любви.

Я сказал Анандо, который сидел рядом со мной, когда мы смотрели фильм про Иисуса, где он говорит: «Не думайте, что я принес покой миру, я принес меч»... Этим мечом воспользовалось христианство. Христиане убили больше людей, чем любая другая религия. И Алан уотс, кажется, не осознает преступлений христианства. Дзен ни в единой ситуации не был проклятием для человека. Он всегда был благословением, потому что он исходит от вашего блаженства, он исходит от вашего смеха.

Он приводит меня к моменту Сардара Гурудаяла Сингха...

Два часа ночи, воскресенье, маленький греческий остров Крит. Рядом с доктором Сиффолисом раздается звонок.

— Ах, доктор! — раздается каркающий голос старой миссис Хеллювамесс. — Я больна! А мне нужно идти сегодня в церковь епископа Кретина на службу. Дайте мне что-нибудь от головной боли!

Доктор Сиффолис выползает из своей кровати и отправляется к соседнему дому, чтобы дать старой леди аспирину.

— Теперь замолчите и идите спать — вы, старая ипохондричка! — кричит доктор Сиффолис, и возвращается в кровать.

Через час телефон звонит снова.

— Ах, доктор! — сопит миссис Хеллювамесс. — Дайте мне что-нибудь от желудочных колик!

Сиффолис вытаскивает себя из кровати и несет старой леди бутылку сока чернослива.

— Теперь идите спать! — говорит доктор. — И оставьте меня в покое!

Но через полчаса в его дверь колотят.

— Ах, доктор! — причитает старая леди. — Вы не дадите мне чего-нибудь мочегонного?

— Убирайтесь вы, язва! — кричит Сиффолис. — Дайте мне хоть немного покоя!

У двери раздается приглушенный стон, глухой стук, а затем тишина. Обеспокоенный тишиной, доктор Сиффолис встает и идет узнать, в чем дело. Так и есть, у соседнего дома мертвое, как мамонт, лежит тело старой миссис Хеллювамесс. Но едва доктор спускается, чтобы затащить ее тело внутрь, как с ним случается сердечный приступ, он теряет сознание и падает замертво.

Два дня спустя епископ Кретин ведет двойную похоронную процессию на маленькое кладбище Святой Православной Церкви Благословенной Кровоточащей Девы. Вместе со старой миссис Метакса, последним оставшимся членом его преданной паствы, епископ хоронит тела старой миссис Хеллювамесс и доктора Сиффолиса, бок о бок.

Этой же ночью, в шести футах под землей на церковном кладбище, раздается внезапный стук в стенку гроба доктора Сиффолиса.

— Проклятие! — кричит доктор. — Что же на этот раз?

— Ах, доктор! — каркает старуха. — Дайте мне что-нибудь от глистов! (англ. worms, может также значить «от червей»).

Малыш Альберт курсирует по дому в пижаме, разыскивая, откуда исходит шум. И вот он решает войти в комнату своей шестилетней сестрички.

— Эй, Сьюзи! — кричит Альберт, стучась в дверь ее спальни. — Что случилось, малышка?

— Тебе нельзя входить! — орет Сьюзи. — Я в ночной сорочке, а мамочка говорит, что мальчишкам неприлично смотреть на девочек в ночных сорочках.

— Ладно, — говорит малыш Альберт, уходя. — Дело твое.

Через несколько секунд Сьюзи зовет:

— Теперь можешь войти. Я сняла ее.

Отец Фамини, христианский католик, совершает миссионерский тур по всем своим пунктам в Африке. Он прибывает на маленький форпост в Огабоге, где вождь Бонга, деревенский лидер, с гордостью демонстрирует старому миссионеру окрестности.

— Скажи мне, — спрашивает отец Фамини, — считаешь ли ты, что наша католическая христианская религия прогрессирует здесь, в вашей деревне?

— Я совершенно уверен в этом, — отвечает вождь Бонга с энтузиазмом. — Теперь мы едим по пятницам только рыбаков!