Четвёртая (СИ) - Екатерина Нагорная

— Как ты поступала обычно?

— Шла к королю… Да, я понимаю, что сейчас его лучше не тревожить, но надо что-то делать…

Она вздрогнула, почувствовав руку мага на своём плече.

— Прости меня, Сольге, я уже расстроил тебя и сейчас расстрою опять. Мне кажется, наступило такое время, когда никто и ничего не может сделать. Нам остаётся только ждать, чем всё это закончится. И надеяться, что закончится побыстрее.

Но Сольге сидеть и ждать не хотела. Оставив Шо-Рэя на крыше, она отправилась к единственному человеку, который имел сейчас хоть какую-то власть. К Байвин.

Принцесса с прекрасным и благостным лицом расхаживала среди палаток южан. По правую руку от неё шёл Питс, мальчишка с конюшни, по левую — Мийви, внучка кухарки. Не сказать, что они оба были довольны происходящим — дети южан щедро, как идущие следом служанки хлеб и сладости, раздавали этим двоим щипки и пинки исподтишка. Но бежать было некуда — Байвин крепко держала обоих за руки. К тому же, за слишком громкий писк или чересчур кислую мину каждый удостаивался быстрого злого взгляда всеобщей благодетельницы.

Сольге собрала всё своё самообладание и окликнула Байвин. Та, если даже и услышала, вида не подала. На второй оклик Бавин улыбнулась ещё шире подошедшей старухе с младенцем на руках и повернулась к Сольге спиной.

— Знай своё место, шавка. Не докучай госпоже, — прошипела ей на ухо долговязая девица из свиты принцессы и тут же состроила такую же как Байвин благостную мину — под ноги ей бросились дети, вырывая из рук блюдо с угощением, дёргая за рукава и подол платья. Благостность быстро слетела, сменившись оскалом, но девица старательно держала лицо — оскал достался Сольге:

— Убирайся! Ты здесь лишняя.

Можно, конечно, было попытаться снова. Добиться, чтобы Байвин выслушала. Хотя бы выслушала… Но для чего? И без того не особенно уверенная в правильности своего решения, Сольге осознала: принцессу ныне не интересовала ни судьба Октльхейна в целом, ни даже хотя бы замка со всеми его обитателями.

— Наш дом — ваш дом! — раздался на площади сладкий и приветливый голос Байвин. — Войдите же, укройтесь от беспощадного света, разделите с нами кров!

«Что она такое несёт?» — подумала Сольге, замешкавшись на пороге детского крыла на долю секунды. Обернулась, охнула и едва успела захлопнуть двери перед рвущимися внутрь чужаками. Да что ж за напасть!

***

Не первой была эта напасть, но далеко не последней.

Впервые это случилось вскоре после Посвящения. Сольге разбудило истошное птичье пение. Неведомая пичуга голосила так, словно из неё по одному выдёргивали все перья. Откуда взялась эта шальная птица, если все другие, каких всегда и повсюду было великое множество, попропадали — то ли попрятались, то ли жару не пережили? И с чего бы ей так вопить в то время, которое измученные светом люди считали ночью?

Птица голосила недолго. И исчезла так же внезапно, как появилась. А то, что октльхейнцы проснулись не так чтоб отдохнувшими и в скверном настроении, так это никого не удивило и не насторожило — почти каждый день одно и то же. Про пичугу никто и не вспомнил.

А она появилась снова. Хендрик, а он в то время уже поселился в Детском крыле, даже не поморщился во сне, а Сольге от этих воплей пряталась под подушкой. Всё повторилось: птица вскоре исчезла, почти каждый проснулся утомлённым и злым. Почти. С Хендриком же было все иначе — бодрее, чем тем утром, он давно себя не чувствовал. Только какая-то смутная тревога мешала ему радоваться вернувшимся силам, все ему хотелось куда-то идти, только куда именно — неизвестно.

К исходу дня всё вернулось, как было. И опять о птице никто не вспоминал. Пока не открылись Врата Альез.

Небольшая зелёная птичка, поменьше дрозда, но покрупнее воробья, сидела на окне и пела. Это были не истошные вопли, а нежная трель, зовущая, щемящая. От звуков её пурпурный свет Сестёр словно распадался на отдельные лучи: алые — Альез — острыми стрелами пронзали клубящиеся ярко-синие — Викейру — не смешиваясь, а словно наоборот, отталкиваясь друг от друга. Не мирил их даже спокойный серебристый взгляд Ночного глаза Рийин, как будто сам радовался освобождению.

Вот только откуда свет? Сольге помнила, что наглухо занавешивала окно. Она швырнула в птицу подушкой — спугнула. Кое-как вернула завесу на место и попыталась уснуть.

Тщетно. Стоило раздаться трели, как свет опять хлынул в комнату. И как бы Сольге ни старалась, избавиться от назойливой пичуги не выходило. Что ж, нельзя прогнать — можно попробовать поймать и, если не свернуть шею сразу, то посадить в клетку и спрятать подальше, в подвал, к примеру — пусть в темноте поголосит.

Сольге затаилась. Птица ждать себя не заставила. Стоило отойти от окна, как она уже прыгала по подоконнику. Красивая. Зелёные перья, яркие, как молодая трава в поле после дождя, а лапки и пёстрый узор на крыльях — голубые, как небо в самый ясный из осенних дней. И такой же, только тоньше и нежнее, узор на шейке, а клюв… Сольге опешила и выронила тряпку, которой собиралась ловить птицу. Клюва не было. На его месте было женское лицо, крохотное — разглядеть его было сложно, — но голова ночной певуньи точно была не совсем птичьей. В этом Сольге была готова поклясться.

Песня оборвалась, не начавшись: птица-нептица её заметила, злобно оскалилась и упорхнула. А Сольге без сил упала на кровать.

Проснулась она позже обычного. Хендрик сидел в изножье кровати и пытался одеться. Выходило у него плохо. Пальцы не слушались, упрямые шнурки не желали завязываться, ремень так и норовил выпасть из рук.

— Куда ты собрался?

— Мне надо идти, — на голос Сольге он даже не повернулся.

— Куда?

Хендрик нахмурился:

— Не знаю. Но надо идти… Ждут…

В этот миг силы его оставили.

Сольге никак не могла придумать, как отогнать птицу. Её не останавливали ни тяжёлые шторы, ни прибитый со всех сторон гобелен, ни придвинутый шкаф, ни даже попытка забить окно досками или заложить камнями. Стоило этой твари запеть, как все преграды между ней и комнатой исчезали. Сольге не высыпалась, ходила мрачная, с тенями под глазами. А птица не унималась. На все попытки отогнать — скалилась и пела громче и противнее. Иногда Сольге уставала бороться и просто разглядывала её, может быть, в поисках слабых мест, может быть, пыталась понять, кого ей напоминает это лицо. Разглядеть было почти невозможно,