Четвёртая (СИ) - Екатерина Нагорная

Король хлопнул в ладоши. Из-за двери показался слуга, кивнул и снова исчез. Вернулся он уже вместе с нянькой.

Видел король или нет, как вздрогнула и сжалась при её появлении Сольге, ибо эта нянька была немногим лучше Греды, но на следующий же день вместо этой была другая нянька, а замковые слуги стали куда вежливее и добрее с Сольге.

Наверное, только сейчас в полной мере Сольге осознала, что тогда имел ввиду старый король. Не следить за длиной волос, встать между Альез и своим возлюбленным, наряжаться для него, просыпаться рядом, быть дочерью и сестрой — вот, что отнял у неё Толфред. Впрочем, сестрой она была. Пусть наедине, пусть редко, но была.

Далеко не сразу Сольге простила Хендрику его злые слова. Да и, наверное, до конца так и не простила. Только то чувство, что она испытала, выйдя из лавки травника, оказалось сильнее обиды.

Снова были распечатаны сундуки с красивыми платьями, оставшимися со времён неудавшегося замужества Сольге. Здесь, за закрытыми дверями, только для одного Хендрика она наряжалась, плела косы, пела ему песни. Да и «кошачья спинка» пригодилась. Хендрик потом бодрился, веселел. Вставал с постели, пытался выйти из комнаты, хотя Сольге его не пускала — сил хватало не надолго, а крепких слуг, как у Уллы, у неё под рукой не было.

Здесь, в этих стенах, Сольге была счастлива. И даже вой и скулёж пытающейся пробраться к Хендрику Доопти не особенно ей мешал.

***

Каждые три-четыре дня Улла приходила навестить сына. Сначала заходили слуги с припасами, аккуратно расставляли принесённое вдоль стены, оглядывались и застывали у входа в комнату Хендрика. Сольге подозревала, что вовсе не просто это были слуги, а охрана. Чего только было бояться в Детском-то крыле? Янкеля? Саму Сольге? Или, может, безумную девчонку? Как бы то ни было, но порядок раз от раза не менялся. Следом шла сама Улла. Сухо здоровалась и сразу проходила в комнату к Хендрику. Каждый раз её сопровождала молоденькая девушка, очень красивая: коса тёмной, почти чёрной, змеёй сползающая чуть ли не до колен, ещё свободная от причёсок замужних женщин, едва заметный румянец на нежных щёчках, кроткая улыбка на алеющих диким маком губах и неожиданно по-кошачьи жёлтые, злые глаза. Сольге даже вздрогнула первый раз, когда Аниса, так звали девушку, при встрече полоснула её взглядом. И понять её, конечно, можно было: жених-то вот он — в постели соперницы, шавки архивной, да ещё при полном согласии его собственной матери. Будешь тут милой и доброй…

Сольге отступала. Но полупустой кувшин с «кошачьей спинкой» неизменно оставляла в изголовье кровати.

Потом Улла выходила, давая возможность Хендрику побыть наедине с невестой. А через короткое время появлялась и Аниса, смущённая, зарумянившаяся и очень довольная. Она тайком бросала торжествующий взгляд на Сольге, казалось, так, чтобы Улла не заметила. Обе они, пропуская вперёд одного из слуг, скрывались за дверью. И уже после уходил второй слуга.

Сольге возвращалась в растревоженное своё гнездо и выстраивала его заново. Платьями, песнями, поцелуями… До следующего раза.

Вскоре всё это, в том числе и «кошачья спинка», стали не нужны. Сёстры всегда забирают своё, как ни старайся. Хендрик больше не вставал, почти не говорил и большую часть времени просто спал или лежал, глядя в потолок. Сольге ложилась рядом, обнимала, не давая слабости окончательно его утопить, и мир за стенами снова отступал.

Визиты Анисы после этого продлились недолго.

Разговоры между Уллой и Сольге никак не клеились. Одной не нравилось быть в должниках у той, кого она до сих пор презирала. Другая слишком хорошо помнила сказанное и сделанное. Поэтому, когда Улла оставляла сына наедине с невестой, ожидание Анисы проходило в молчании. Сама Сольге от двери своей комнаты далеко не отходила. И вовсе не потому, что хотела подслушать или подсмотреть. Доопти. Хитрая девчонка всеми правдами и неправдами сбегала от и без того занятого Янкеля и рвалась к Хендрику.

«Да что ж её туда так тянет?» — размышляла Сольге, в очередной раз заталкивая Доопти обратно в её комнату — девчонке выделили собственную каморочку после того, как она едва не изодрала в клочья все книги Янкеля.

Этот же вопрос задала ей Улла, до сих пор молча наблюдавшая за этим действом.

— Не знаю, — устало вздохнула Сольге. — Но волноваться тебе не о чем, госпожа Улла. Я не пущу её к Хендрику.

Улла хотела было сказать, что в Сольге она не сомневается, но её слова перебил грохот и последовавший за ним слабый крик. И раздавался он вовсе не из каморки Доопти. Кричал Хендрик.

Сольге рывком распахнула дверь в комнату и замерла: в нос ей ударил запах «кошачьей спинки». Пол был усеян осколками кувшина, залит остатками отвара, а возле кровати с расшнурованным корсажем, растрёпанная, похожая на рассвирепевшую кошку, стояла Аниса.

— Он мой! Почему ты?! Почему не я?.. — прорычала она, явно намереваясь вцепиться в волосы, а то и в лицо Сольге. Остановил её только взгляд Уллы. Он без труда мог бы заморозить весь Октльхейн разом и прихватить ещё пару-тройку соседних стран. Мать Хендрика взяла незадачливую невесту за руку и вывела прочь из комнаты. Молча.

Постель была пуста. Почти потерявшего последние силы возлюбленного Сольге нашла в углу комнаты. Аниса расцарапала ему лицо, разорвала рубаху…

— Бедный мальчик, — прошептала Сольге, садясь рядом и обнимая его, — бедный глупый мальчик…

— Мне никто не нужен кроме тебя, мой весенний цветок, — прошептал он в ответ и обмяк.

Улла вскоре вернулась. Не одна, со слугами. Пока Сольге собирала осколки кувшина, они подняли Хендрика обратно на кровать. Мать сама переодела его. Не из недоверия, скорее, чтобы убедиться, что с её мальчиком всё в порядке.

— Нога Анисы больше не ступит на твой порог, архивариус Сольге. Похоже, я поторопилась с выбором невесты для моего сына, — сказала Улла на прощание.

— Не суди её строго, госпожа Улла. Аниса ещё молода и… — начала было Сольге, хотя, по правде, ей самой очень хотелось расцарапать Анисе лицо и оттаскать за косу.

Мать Хендрика фыркнула, но промолчала.

С тех пор Улла приходила проведать сына только в сопровождении слуг. Да и они, оставив припасы, выходили за двери и ждали свою госпожу на улице.

***

Когда совершенно некуда спешить, не из-за чего спорить, когда страсти не застилают глаза, не отвлекают от важного, видится, наконец, то, ради чего стоило остановить время и присмотреться.

Оказалось, что у Хендрика пушистые светлые