Засекреченный свидетель - Фридрих Незнанский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но Зуфар Рифкатович, чтобы достижения свои подчеркнуть, также намекнул, что во многих других видах спорта кризис очевиден. В частности, на Олимпиаде в Турине Россия может быть уверена в золотых медалях всего лишь по трем видам. По мнению Шамилева, стопроцентного «золота» наши спортсмены достойны по фигурному катанию, биатлону и лыжным гонкам среди женщин.
«Все остальные виды спорта — под вопросом. Если российская сборная выступит средне-объективно, то мы получим около 6 золотых медалей и окажемся на 5—6-м месте. Это преступление. Россия должна ориентироваться в спорте только на победу», — без обиняков заявил министру глава Федерации тенниса.
Бессменный шеф российского тенниса был мужиком умным и рассуждал здраво. Он, недвусмысленно заявив, что в отечественном спорте наметился явный спад, резонно отметил, что его причина состоит отнюдь не только в недостаточном финансировании.
— Дело не в отсутствии денег, а в том, что нет общей структуры на всех уровнях. На начальном уровне это сказывается в нарушении связки тренер — спортсмен, на высшем — в пробелах в законодательной базе, что мешает развитию спорта, — откровенно высказался он. — Причем если в течение полутора лет эта ситуация не изменится, то оглушительный провал российской сборной на Олимпиаде в Пекине в две тысячи восьмом году неизбежен. Помяните мое слово, Михаил Юрьевич!
Красин покивал. А про себя подумал: «Интересно, а сам Зуфар Рифкатович не намерен ли за олимпийское движение взяться?»
Возможно, Михаил Юрьевич, встретившись с Ульясовым, проинструктировав Родионову, выяснив планы Шамилева, так и не выдвинул бы собственную кандидатуру, предоставив возможность другим тащить этот тяжелый воз. Хотя бы в память о достойном сопернике. Но вчера вечером ему домой позвонили.
— Это Красин?
— С кем я говорю?
— Красин, Красин, — удовлетворенно констатировал приятный баритон.
— Кто вы? Что вам угодно?
— Да брось, Красин. Угодно, не угодно. Не строй из себя интеллигента, министр. Ты по жизни простой спортсмен…
Михаил Юрьевич решительно положил трубку.
Через три минуты звонок повторился.
— Не бросай трубку, министр. Это в твоих интересах.
Красин промолчал, а баритон продолжил.
— Уже хорошо. Соображаешь, значит. Я вот что тебе скажу: не полезешь в кресло покойника — и сам жив останешься. Скоро в Олимпийском комитете пресс-конференция, я знаю. Выступишь там и заявишь, что не будешь претендовать. И заодно попросишь всех присутствующих поддержать кандидатуру Егорова. В противном случае домой ты с конференции не вернешься. Все. Я сказал — ты думай.
Красин действительно был значительно более спортсменом, нежели рефлексирующим интеллигентом. И мыслил здраво и логично, и запугать его было нелегко. Пораскинув мозгами, он решил, что угроза была несерьезной, блефом, идиотской шуткой в расчете на его трусость. Ибо никого из серьезных кандидатов на серьезный пост он не мог представить способным на убийство. Впрочем, понятно, что смерть Калачева могла быть не совсем случайной или даже совсем не случайной. Поскольку сам он причастен к ней не был, то начинались варианты. Если это несчастный случай, тогда звонки — попытка запугать одного из соперников, пользуясь этим случаем. Если же кто-то дорогу себе расчищал, то теперь будет пугать всех, но трогать больше никого не станет. Не всех же убирать таким способом, в конце концов. Поэтому ни в милицию, ни в службу безопасности министр обращаться не стал.
А после того как сегодня ему вновь перезвонил тот же мужчина с напоминанием о необходимости публично высказаться о собственном отказе от поста и поратовать за выбор первого заместителя президента РОК, он принял однозначное решение.
— И не надейтесь, — заявил он собеседнику в ответ на угрозы. — Баллотироваться на пост президента я буду обязательно! И заявлю об этом именно на пресс-конференции.
Он очень не любил, когда на него давили…
2
Вернувшись из Москвы, Турецкий собрал группу на совещание.
Все члены группы доложили о проделанной работе и о результатах ее. Если первая часть доклада начальника вполне удовлетворяла — все трудились в поте лица, то вторая не годилась никуда и никоим образом. Как-то не задалось расследование на этот раз. Вроде бы первоначальные версии о несчастном случае или самоубийстве поменялись: многое указывает теперь на умышленное убийство президента Олимпийского комитета. Но основные действующие лица этой трагедии остаются такими же неизвестными и недоступными, как и в самый первый день расследования, несмотря на напряженный труд их небольшого коллектива.
Поневоле опечалишься и взвоешь.
А тут еще супруга захворала…
Вечером перед его обратным ночным вылетом из Москвы, они с Ириной сидели на кухне и просто пили чай. Дочь задерживалась у подружки. А они болтали непринужденно, как давненько уже не было. Странное дело, но такие вот командировки, если отлучки из дому по служебной необходимости перемежались случайно выпавшими встречами, сближали их больше, чем короткие, скучные, ничем не примечательные будничные вечера. Когда, прибежав с работы, Турецкий успевал обычно только поужинать и лечь в постель, чтобы посмотреть ночные новости и сомкнуть усталые глаза.
— Ну, что сказал врач?
Ирина Генриховна только вернулась из Института пульмонологии, куда ездила на консультацию. Не успела мужа в Сочи проводить, как закашлялась что-то — без видимых на то причин. Знакомые медработники порекомендовали хорошего специалиста.
— Вскрытие покажет.
— А серьезно? — Турецкий не любил шуток о здоровье. И нахмурился.
— Да ладно, Шурик. Если было бы смертельно — мы бы не тут сейчас разговаривали. Но и веселого мало. Написал «острый бронхит», а на деле сказал, что, если бы не анализ крови, свидетельствующий об отсутствии воспалительных процессов, он бы со спокойной совестью диагностировал пневмонию правого легкого. Да и в левом что-то булькает, — Ирина закашлялась, приложив руку к груди. — Полежала под капельницей, в ингалятор какой-то подышала. Завтра снова поеду на процедуры. Послезавтра. А потом он снова будет смотреть и думать. Если нужно будет — и в стационар лягу. Переживут на работе без меня недельку.
— Где же ты так, Ириш? Не такие уж и холода настали.
Температура в столице в этом сентябре пока не опускалась ниже плюс пятнадцати.
— Два дня лило. А потом солнце. Я «кондей» в машине включала…
— Угу. С вами, мадам, все ясно, — кивнул Турецкий. — Ложилась бы ты в постель.
— Сейчас. Таблетки еще принять надо. Напрописывал мне тут: эреспал, АЦЦ…
Ирина отхлебнула чаю, протянула руку и взяла с полочки над кухонным уголком приготовленный градусник. Сунула под мышку.
— Днем не было, а сейчас, похоже, повышается.
— Я и говорю: ложись. Отлеживайся.
— Сейчас. Измерить же надо.
Она наморщила лобик и хитро посмотрела на мужа.
— Знаешь, Шурик, кого я встретила у эскулапов?
Александр Борисович промолчал, не желая гадать.
— Аверьянова. Лет восемь назад я ему аккомпанировала. А он мне цветы дарил…
— Зря я его еще тогда не убил, — шутя, огрызнулся муж в ответ на явную подначку.
— Не будь кровожадным, Турецкий! И вообще, не исключено, что ему и так недолго осталось. Онкология. Что очень печально, но не в том дело. Я его до «Краснопресненской» подбросила. А он мне по дороге историю про художника Сашу рассказал. Его ты тоже должен помнить.
— Не помню.
— Ты его тоже убивать хотел. Из-за букетов, — улыбнулась Ирина.
— Не убил?
— Нет. Он почти сразу после знакомства нашего в Европу уехал.
— Ну и бог с ним.
— Не. Интересная история. Поучительная. Аверьянов вон чего мне рассказал…
— Художник Саша живет в процветающей Западной Европе. Сейчас он тоже процветает. Но были и другие времена, когда он — свежий эмигрант и молодой художник — еще только добивался хоть какого-то признания. И вот приезжаю я как-то в очередной раз с небольшими гастролями в славный средневековый город. Среди прочих новостей хочу узнать что-нибудь о Саше. Тут мне и говорят, что полгода назад эмигрантская судьба наконец-то повернулась к нему если не передом, то хотя бы боком. Потому как теперь Саша не жрет горький хлеб социального подаяния и не подрабатывает нелегально на какой-нибудь примитивной работке. Саша теперь признанный театральный художник.
— Это ж надо! — радуюсь я за художника Сашу. — И как же он там художествует? Наверное, декорации ваяет?
— Ну, не совсем, — отвечают мне Сашины друзья. — Он там статую лепит.
— Какую еще статую? — не понимаю я.
— А ту, — говорят мне, — которую у них в театре три раза в неделю разбивают в вечернем спектакле.
В ту поездку я с художником Сашей так и не увиделся. Поздравлений по поводу устройства в театр передавать не стал. Сами понимаете почему.