Роман - Джеймс Миченер

Я долго и тщательно готовила своих к «ужасной правде» о том, что живу не в своей собственной квартире, а в его. Когда они наконец познакомились с Бенно, последовал горький вопрос:

— Если уж он такой чудесный и обладает, как ты говоришь, «талантом от Бога», то почему ты не выходишь за него?

— Вначале я должна утвердиться в этой жизни, — таким был мой ответ.

А когда Бенно рассказал своим родителям, что в квартире вместе с ним живет девушка, которую зовут Ширли Мармелштейн, его мать заметила:

— Какое странное имя для такой изысканной квартиры, как твоя. Как у продавщицы Блуминдейла.

Он заверил их, что я — не только одна из самых способных молодых редакторов Нью-Йорка, но еще и гений.

— Прекрасно, — отозвалась его мать. — Тогда женись на ней и производи на свет гениальных детей.

Он обещал подумать над этим, но при этом не обеспокоился тем, что меня надо представить родителям.

Со временем у меня стало складываться впечатление, что наша любовная идиллия не может обходиться без того, чтобы хотя бы раз в месяц не взрываться бурной сценой, такой, например, какая произошла однажды из-за «Фермы» Лукаса Йодера, которую полностью проигнорировали влиятельные журналы и лишь вскользь упомянули газеты. Бенно довольно грубо заявил:

— Я вижу, твой всемирно известный немец опять сел в лужу.

Я не выдержала и закричала:

— Ему, по крайней мере, есть с чем садиться в лужу.

Последовала ожесточенная перебранка, и следующие два дня мы не разговаривали друг с другом. На третий день я сказала:

— Запомни, дорогой: когда ты насмехаешься над неудачами Йодера, ты насмехаешься и надо мной тоже. Это не только его книга, но и моя, и мне горько, что она остается непризнанной.

В моих словах было столько чувства, что он не выдержал и, взяв меня за руку, стал целовать мои пальцы.

— Я вел себя отвратительно, — проговорил он, одарив своей лучезарной улыбкой.

Спускаясь в лифте по пути на работу, я думала: «По крайней мере, нам обоим небезразличны книги, а Бенно видит вещи настолько отчетливо, что обязательно справится со своими проблемами». Но время шло, а проблемы не разрешались.

В течение следующих трех лет — с 1971 по 1973-й — я окончательно упрочила свое положение в «Кинетик», выпустив серию добротных книг, которые сама предложила и довела до успешного завершения. В «Кинетик» распространилось мнение, что «Мармелштейн обладает всеми тремя качествами, необходимыми для того, чтобы быть отличным редактором. Она способна распознать яркий роман, который будет принят читателями. Она умеет подбирать современные темы для увлекательных документальных произведений и находить писателей, способных воплощать эти темы. И, что самое ценное, она может сделать книгу, которую будут читать пятнадцать лет спустя». Как-то однажды, в 1972 году, отклонившись от своего обычного маршрута, к моему столу подошел Макбейн:

— Мисс Мармелштейн, некоторые ваши книги имеют успех. Стабильные продажи — это то, что помогает нам идти вперед. Продолжайте шарить по закоулкам.

Выраженное таким образом доверие со стороны главы нашей фирмы помогло мне одолеть целый редакционный совет, когда он вознамерился отринуть Лукаса Йодера, дважды потерпевшего неудачу. Я громогласно заявила:

— Удачно найденные и опубликованные мной книги подтверждают, что у меня есть чутье на хорошую литературу. Поверьте, мой автор вырвется из этого круга, потому что он делает отличную вещь.

— Его вещи флегматичны.

— Да, — согласилась я, выдавив из себя улыбку. — Он флегматик, как Драйзер. И однажды напишет свою «Американскую трагедию».

— После дождичка в четверг!

Я не обиделась, а продолжала настаивать и, хорошо зная секреты профессии, лишь усилием воли заставила коллег дать Йодеру еще один шанс и еще один аванс, чтобы показать, что мы верим в него. Правда, совет согласился только на восемьсот долларов, да и то скрепя сердце. Приняв этот подарок, я произнесла маленькую речь:

— Наступит день, и мы убедимся, что это были самые доходные восемьсот долларов из всех когда-либо нами выложенных.

Несмотря на то что всем в «Кинетик» были известны мои отношения с Бенно Раттнером, никто из моих коллег не досаждал мне разговорами, что он никак не состоится как писатель, и даже не спрашивал о том, собирается ли он вернуть тот небольшой аванс, который выдало ему издательство.

Но вот Сигард Джепсон, служивший во Вьетнаме и внимательно следивший за всеми событиями, связанными с этой войной, имел некоторые соображения, которые могли быть полезными Бенно. Сигард был страшно возмущен ужасным событием в Кенте, где четверо молодых солдат из Национальной гвардии, выражаясь его словами, «хладнокровно убили четверых невинных студентов», выступавших против войны. На одном из редакционных совещаний он говорил:

— Полагаю, что нация готова к признанию полного фиаско вьетнамской авантюры. Такое признание может проявиться в виде решительного осуждения ужасов, творившихся на полях сражений, или в чем-то, подобном «42-й параллели» Дос Пассоса, где автор рассматривает влияние позорной войны в американских городах, заканчивая повествование показом четырех деревень в самом Вьетнаме.

Когда другие редакторы заявили, что они приветствовали бы любой из этих двух подходов, предрекая успех всякому, кто первым появится на книжном рынке, Джепсон выступил с инициативой:

— Я мог бы побеседовать с вашим подопечным, мисс Мармелштейн, по любой из этих концепций, которая покажется интересной ему.

— Раттнер не ждет, когда какая-нибудь концепция «покажется интересной ему», — ответила я, ощетинившись. — Как большинство хороших писателей, он сам обладает живым воображением.

Джепсона не смутила моя негативная реакция. Пройдя через Вьетнам, он знал, что это такое и какие подводные камни могут ждать того, кто возьмется про это писать.

— Я подумал, что, если избранное им направление завело его в тупик, новый подход мог бы окрылить его и дать простор для мысли.

— Он вполне уверенно движется своим собственным путем, как показывают его последние успехи.

— Прекрасно. Но, если он когда-нибудь появится в редакции, я буду рад поговорить с ним. — В его словах было столько великодушия и искренности, что, вернувшись домой, я сказала Бенно:

— Тебе, наверное, будет интересно узнать другую точку зрения на твою войну. — Но это невинное предложение так распалило его, что я впервые увидела темные стороны его характера, когда он агрессивно прорычал:

— Я отказываюсь тащиться в «Кинетик», где твои друзья будут жалеть заблудшего писателя. Пригласи его сюда.

Я так и сделала. Но встреча едва не закончилась скандалом, ибо Джепсон, в отличие от Бенно, представлял собой новый тип американского ветерана, болезненно переживавшего презрение общества и ненавидевшего политиков, допустивших это, или, как он выражался, «инспирировавших это презрение».

Всячески осуждая систему, он уговаривал Бенно написать роман, который бы «развенчал этот позорный эпизод в нашей истории».

Бенно делал вид, что не понимает, о чем толкует Джепсон:

— Вы представляете это таким сложным… похожим на заговор и предательство. Я вовсе не склонен рассматривать проблему под таким углом зрения. Нас послали за океан сражаться с коммунистами, покончить с азиатами, пока эти узкоглазые не разделались с нами. Но их оказалось слишком много, а нашими начальниками были такие непроходимые тупицы, что из нас вышибли дух и нам пришлось вернуться обратно.

Джепсона покоробил такой анализ войны, и он спросил с едва скрытой усмешкой:

— И именно такого рода книгу вы пишете?

— Я не пишу никакого «рода книгу». Я пытаюсь словами выразить пережитое.

— И именно так вы интерпретируете свой опыт?

Наши хорошие парни убивают плохих азиатов?

— Полагаю, что-то в этом роде.

— Но как можно выстроить на этом книгу?

— Я не выстраиваю книги. Они у меня пишутся сами.

— Вы закончили хоть одну книгу?

— Я прочел немало хороших книг.

— Я имел в виду вашу собственную? Доведенную до конца?

— Что касается меня, то я не признаю конца. Я вижу жизнь как непрерывно продолжающийся процесс. Генерал, который был тупицей во Вьетнаме, возвращается домой и продолжает оставаться таким же тупицей, но на этот раз в конгрессе.

— Так вы не видите никаких достоинств в предложенных мною подходах?

— Никаких. Они были бы в самый раз в 1919 году после Первой мировой войны или в 1946-м после Второй. Но в 1972-м? Применительно ко Вьетнаму? Да в книжных магазинах вас обсмеют!

— Вы считаете, что когда-нибудь попадете на полки книжных магазинов? Двигаясь такими темпами?

Вопрос так нещадно бил в точку, что Бенно вскочил и сказал:

— После такого оскорбления вам остается только перерезать себе глотку или проваливать отсюда ко всем чертям! — И показал ему на дверь.