Руны судьбы - Дмитрий Скирюк

И после этого солнечных дней больше не было.

Ноябрь уходил, и осень плакала от боли и потерь, зализывая раны стынущим дождём, теряла золотой наряд и постепенно становилась грязной, неопрятной, словно странница или бродяжка после долгого пути. Дороги застывали и оттаивали вновь, мощёные ли камнем, бревнами, грунтовые — теперь они все были одинаково грязны. Дождь лил все чаще и всё дольше с каждым разом, иногда шёл снег, а если и выглядывало солнце, то уже не грело. Лес стал чёрным и унылым — сплетенье голых веток берёз и осин, тонкие сосны и ели, которые, казалось, стали поздней осенью ещё мрачней и зеленей. Холодный ветер стряхивал с их веток капли, даже если не было дождя. Взъерошенные жёлтые громадные синицы суетливо перепархивали с дерева на дерево, и с каждым их скачком слетал на землю ещё один листок. Из всех лесов одни дубравы опадали чинно и торжественно, в их храмовой тиши стоял туман, в котором, как колонны, проступали их столетние стволы, а их овальные, с волной по краю листья ложились под ноги, задумчиво шурша. Все прочие деревья облетали мокро, грязно и ужасно торопливо. Набрать дров стало подлинной проблемой, а из грибов остались только мухоморы — их красные и крапчатые шляпки, словно огоньки, горели тут и там в пожухлых комковатых мхах. Ялка не любила эту пору, когда осень уже кончилась, а зима ещё не наступила. Дорога, лес, каналы, мостики, стерня в окрестных польдерах[10], чернеющие крылья мельниц — всё слилось и растеряло краски, как будто было соткано из серых шерстяных клубков её души.

Вдобавок ко всему, один башмак дал трещину, Ялка простудилась и всё время кашляла и оглушительно чихала; пришлось даже пустить на носовой платок одну оборку с нижней юбки, чтобы не сморкаться в рукава. Теперь девчонка просто шла, точней сказать — брела от дома к дому, от села к селу, от постоялого двора до постоялого двора, и путь ей стал казаться бесконечным и бессмысленным. Лис ускользал. Лис был нигде. Точнее — Лиса не было нигде. Порой у Ялки возникало чувство, что он нарочно избегает встречи с ней, хотя, конечно, это был не более, чем домысел.

Трактир у старого канала был двадцатый или девятнадцатый — Ялка сбилась со счёту ещё на первом десятке. В два этажа, какой-то странной формы, словно бы три кубика один другого меньше сунули друг в друга и втоптали в землю; вместо вывески на нём прибиты были серп и молоток, сколоченные вместе в странноватую эмблему, в которой как бы слились крест и полумесяц. Если бы Ялка хоть немного знала «азбуку бродяг», издалека она бы опознала их как приглашение остановиться, что бродяги здесь с охотой и проделывали. Две лошади на конюшне и небольшая баржа, ошвартованная у прогнившего причала, служили явным тому подтверждением.

Вновь ночевать в лесу ей не хотелось, и Ялка медленно пошла к деревне. Постепенно стали попадаться люди. Два крестьянина что-то несли в мешках. Дородная женщина тащила на закорках маленькую девочку, укутанную в тряпки, из которых торчала лишь её насупленная сердитая мордочка. Какой-то парень стоял, привалившись задницей к забору, грыз морковь и косил на неё одним глазом — на втором его глазу сидел ячмень. Косматая и тоже бельмастая собака задержалась на секунду, повернула голову, посмотрела на девушку здоровым глазом и преспокойно затрусила дальше. Ялке сделалось слегка не по себе. Пятеро ребятишек видимо затеяли играться в прятки и теперь рассчитывались, вставши в круг. Проходя мимо них, Ялка замедлила шаг, уловив краем уха незнакомые слова считалки:

Летела кукушка, да мимо гнезда,Летела кукушка, не зная, куда.Перо из хвоста обронила в пути,А кто подобрал его, тот выходи!

Почти тотчас же ребятишки разбежались, а один остался, отвернулся к дереву и начал вслух считать, для верности загибая пальцы. Ялка хмыкнула и двинулась дальше.

Деревня оказалась больше, чем выглядела издали. Дома, когда-то бывшие вполне добротными, теперь казались брошенными, и только свет в их окнах говорил о том, что здесь живут. Два или три более-менее прилично выглядевших дома, как она узнала после, заселяли староста, священник и хозяин кабака. Но что по-настоящему удивило Ялку, так это то, что на улицах деревушки стояли фонари, правда перекошенные и не горевшие, но всё же самые настоящие фонари, совсем как в городе.

Не было заметно, чтобы трактир с серпом и молотом страдал сегодня от избытка посетителей — четыре паренька из местных, не уродливых, но в общем-то таких же серых, как и вся эта деревня, два.проезжих возчика и какой-то хмурый тип с огромными, совершенно тараканьими усами, невозмутимо дымивший трубкой в уголке. За стойкою в разливе восседал на табуретке маленький большеголовый рыжий старичок с бородкой клинышком и равнодушно протирал кружки грязноватым полотенцем, перекинутым через плечо. Его большая лысина глянцевитой желтизной отблёскивала в свете фонаря. Парни и гуртовщики тянули пиво, перед «тараканом», как окрестила Ялка для себя усатого, стоял стакан густого красного вина.

Едва войдя в тепло, девчонка не сдержалась и чихнула, вызвав снисходительные смешки у всех, сидевших за столами. Старичок при звуке чиха неожиданно оживился и прищурился на гостью.

— Простыли, голубушка? — участливо осведомился он. — А?

— Да, немного, — Ялка вытерла нос и нервно скомкала платок. — Понимаете, там такая грязь, а у меня башмак растрескался...

— Вот! — торжествующе вскричал старичок за стойкой, заложив большие пальцы рук в карманы серого жилета, как будто Ялка сказала что-то ужасно важное. Его маленькие глазки вдохновенно заблестели. — Вот они, все эти архиболтуны, которые уже больше года обещают замостить нам улицу! И что же? Где она, та мостовая? А? Сразу понятно, кто заботится о людях, а кто — ха-ха! — способен только воздух сотрясать. Ведь если бы не мы с Карлом и Фридрихом, наша деревня до сих пор сидела бы в потёмках. Да-с! Благосостояние селян есть власть деловых людей плюс освещение деревенских улиц. В первую очередь — власть настоящих деловых людей!

Старичок немилосердно картавил, говорил с каким-то нездешним акцентом и вдобавок, распалившись, так энергично зажестикулировал, что Ялка даже испугалась этого его внезапного напора. Но старичок утих так же внезапно, как завёлся и окинул посетителей трактира таким взглядом, будто ожидал, что с ним сейчас заспорят. Только спорить с ним никто не стал. Старик облокотился на стойку и участливо подался к девушке.

— Итак, чего бы вы хотели, а? сударыня?

Ялка вновь смутилась. Ей почему-то стало вдруг неловко не то что спрашивать про травника, но даже просто просить убежища в этом нелонятном трактире с её крикливым хозяином и молчаливыми посетителями, но в это время паренёк за столиком хихикнул.