Война погасила маяки (с иллюстрациями) - Юрий Чернов

Но и на этом испытания личного состава «охотника» не закончились. Предстоял переход в базу. А как это сделать без навигационных приборов, с окончательно выведенной из строя рацией, под одним мотором, с личным составом, среди которого было много раненых?

Как вспоминает Семен Григорьевич Гончарук, переход к Ханко в таких условиях был ничуть не легче самого боя. Стемнело, маяки не горели. Контуженный в бою молодой командир больше всего боялся вылететь на камни где-нибудь у финского берега и оказаться в плену.

Но советским морякам не в первый раз приходилось выходить победителями из трудных положений. Выдержали они и это испытание. Мотористы, возглавляемые Смирновым и Кулагиным, ввели в строй сперва один, а потом второй мотор. Поврежденный катер, зарываясь на волне, медленно направился в свою базу.

Ночью МО-239 вошел на рейд Ханко, донес о бое и о своих потерях и попросил оказать помощь. К пирсу «морской охотник» подвели на буксире.

На следующий день, когда осматривали катер, обнаружили большое число пробоин. Неравный бой МО-239 с шестью фашистскими катерами — это подвиг не только артиллеристов и пулеметчика «охотника». Это была победа всего комсомольского экипажа катера МО-239.

Большую помощь в обороне острова Хийумаа и, в частности, в обороне Тахкуны оказала 180-миллиметровая башенная батарея капитана А. А. Никифорова.

Когда фашисты высадились на остров, батарея вела огонь сокращенными расчетами. Многие уже сражались на сухопутном фронте. Каждому артиллеристу приходилось управляться за двоих.

20 октября к 316-й батарее отошли все оставшиеся на полуострове. Бой на главной линии обороны продолжали отдельные окруженные доты. Рассказывают, что, когда капитану Никифорову было предложено эвакуироваться, он ответил: «Командир уходит последним».

Как вспоминает артиллерист Н. П. Кузьмин, в 20-х числах октября комсомольцы решили провести последнее комсомольское собрание. На него собралось немало бойцов из других подразделений, воевавших в районе батареи. Собрание состоялось близ командного пункта.

Где-то недалеко громыхало, клубился песок, поднятый взрывами бомб, над верхушками деревьев ползли рваные осенние тучи, а здесь защитники острова в последний раз собрались вместе. Было их около ста человек. Поручили вести собрание Курочкину.

На повестке дня стоял один вопрос: «Положение на острове Даго». Речей не говорили. На собрании решили — держаться до последнего! Если катера с Ханко для эвакуации ночью не придут — уцелевшим прорываться в глубь острова.

Кто-то предложил написать клятву. На КП нашли лист бумаги, развели высохшие чернила, единогласно приняли текст, который по поручению товарищей подписали Курочкин, Орлов, Конкин {14}. Бумагу вложили в бутылку и надежно заткнули пробкой.

А потом был последний бой. Подробности о нем рассказал мне А. И. Быков:

«Капитан Никифоров дал приказ заложить взрывчатку в подбашенное отделение.

Часть товарищей вела бой на дороге с мотоциклистами. Другая оставалась на самой батарее. Мы сражались врукопашную с немцами в подземном тоннеле, который вел к башне. Дрались всю ночь. Кровь от убитых немцев темнела на цементном полу. Часов в шесть через запасные выходы мы вырвались из башни. Фашисты бросились в нее. В это время сержант Иванов и еще кто-то взорвали башню. Взрыв задержал фашистов. Мы, человек 25–30, отошли к маяку Тахкуна.

Часть батарейцев гитлеровцам удалось прижать к морю. Оказались в этой группе Курочкин, Орлов, Антонов, Питерский, Веркин, Апполонов, Кузьмин и еще несколько человек. Восточнее маяка их окружили. Батарейцы решили прорываться в лес. С криком «ура!» в штыки бросились балтийцы на врага. Их поддержал единственный пулемет Антонова. Но недалеко удалось пробиться морякам. Заградительный огонь вырос у них на пути. Близкий разрыв мины швырнул Кузьмина на землю. Очнулся артиллерист за колючей проволокой. Вместе с ним были ранены Апполонов и Питерский. О судьбе остальных товарищей они ничего не знали».

Недалеко от 316-й батареи над лесистым северным берегом острова Хийумаа возвышается белая чугунная башня маяка. Почти 100 лет огонь Тахкунского маяка светил балтийцам, помогал взять верный курс. Но в 1941 году, когда мощный луч погас и толстые маячные линзы надолго закрыли темными шторами, ярче маяка осветил весь полуостров Тахкуна подвиг балтийцев.

Катера и мотоботы с Ханко направлялись сюда, чтобы с этого последнего, еще не занятого фашистами клочка советской земли снять оставшийся гарнизон. Побережье в районе маяка каменистое, близко к берегу подойти невозможно. Добираться до катеров и мотоботов приходилось на рыбацких лодках.

Штормовое море в ярости вздымало в небо столбы брызг над гранитными валунами. Частенько среди катеров вставали всплески разрывов. Это фашистская артиллерия била с берега.

Здесь, у маяка, артиллеристы 44-й батареи последний раз видели своего командира Михаила Катаева. Передав комиссару батареи свой комсомольский билет и удостоверение личности, он сказал:

— Иди, Иван Васильевич, принимай людей на катерах. А я буду руководить отправкой с берега.

И, видя, что Паршаев хочет возразить, решительно произнес:

— Иди! Если что случится, так я холостой, а у тебя дети.

Кто знает, о чем, отправляя шлюпку, в те минуты думал молодой командир. Может быть, он вспоминал невесту — студентку Веру, которая так и не приехала к нему на остров, или прощался со своими стариками?

Только в сумерках шлюпка с артиллеристами подошла к катерам. На ней заменили гребцов и отправили обратно на остров. Но налетел шторм, по катерам передали: «Сниматься с якоря, следовать в базу». Они ушли, не дождавшись возвращения оставшихся.

К утру у маяка собрались остатки гарнизона. Среди них было много раненых. Ветер стих, и погода заметно улучшилась. В разрывах облаков засветились первые звезды, а раненые мечтали о затяжном дожде, сплошной облачности, тумане. В плохую погоду легче укрыться на переходе морем от вражеской авиации.

С рассветом люди у маяка приободрились: показались долгожданные катера. Пока из палаток и шалашей санитары переносили тяжелораненых к воде, с юга, от оборонительной линии, где снова начался бой, пришла группа краснофлотцев. Были они молчаливы и сосредоточенны. Старший, скуластый, в пробитой плащ-палатке, доложил военврачу 3-го ранга, руководящему эвакуацией, что группа автоматчиков по болоту обошла заслон балтийцев и вскоре может появиться у маяка.

Матросов было всего восемь человек. Они пришли с двумя ручными пулеметами и винтовками. И все-таки это была помощь.

Старший в плащ-палатке осмотрел два дзота и небольшой окоп на холме. Перед ними торчали колья для проволочных заграждений, но самой проволоки не было. Видимо, саперы не успели ее поставить. Моряки заняли дзоты.

Больше часа с грузовой машины, по кузов загнанной в воду, переносили раненых. Часов около девяти из леса по дороге к маяку показались гитлеровцы. Видимо, они не рассчитывали встретить здесь серьезное сопротивление.

Кто-то с маяка просемафорил на катера. Первые снаряды пронеслись над головами раненых и разорвались перед строем фашистов. Они укрылись в лесу.

В амбразуру дзота была хорошо видна пустынная дорога от маяка к лесу: белая ровная лента пожелтевшей травы. Их было двое в этой наскоро оборудованной огневой точке: пулеметчик из Казахстана и русский моряк-стрелок. Оба они хорошо знали, что фашисты не уйдут, что они готовятся к атаке и она скоро начнется.

Ракета описала дугу над лесом. Не успел ее дымный стебель растаять в воздухе, как он загудел от посвиста мин. Первый султан взрыва взметнулся на дороге, за ним второй, третий. Фашисты били наугад. И когда за огневым валом из леса высыпали автоматчики, из дзотов дружно заговорили оба пулемета.

Моряки отбили две атаки. Легкораненые пополнили их ряды. Стреляные гильзы густо устлали пол дзота. Казах-пулеметчик собирался зарядить запасной диск, но не успел. Опять, перепахивая землю, вздымая облака пыли, на балтийцев обрушился шквал огня. Яркая вспышка ослепила пулеметчика, что-то горячее и упругое отбросило стрелка к двери. Когда он пришел в себя, дзот был наполнен пороховой гарью, а пулеметчик, вытянувшись, лежал на полу. «Убит», — подумал он и наклонился к товарищу. Рядом, отброшенный взрывом, лежал исковерканный пулемет.

Балтиец выглянул в амбразуру — автоматчики отошли. На месте правого дзота клубилась пыль да торчали обломки бревен. Окопа между дзотами тоже не было видно.

Моряк прикрыл лицо мертвого бескозыркой и проверил затвор. Его запыленная винтовка действовала.

Он стрелял по наступающим до боли в плече. А когда цепь автоматчиков приблизилась метров на двести к маяку, балтиец нащупал в цинковой коробке последнюю обойму. Нет, он не дастся врагу в руки. Расстреляв последние патроны, моряк выскочил из полуразрушенного дзота, но тут же близкий разрыв мины чуть не сбил его с ног. Взвизгнули осколки, ожгло левую руку у локтя. Вскинув на плечо винтовку, правой рукой он зажал рану и побежал к постройкам на берегу. В глаза бросилась раскрытая тяжелая дверь маяка. Спасительный полумрак огромного сооружения обещал укрытие.