Дровосек для Булочки - Ольга Дашкова

Тоска, тошнота и прочие гадости

– Снова тошнит, да? Блин, Сим, ты чего съела такого-то? Оливье прошлогоднее?

– Оля, вот не смешно, февраль на календаре, какое «Оливье»?

– Кишечный грипп? Точно, это он, я читала, по городу он ходит, вроде как с мандаринами китайскими приехал. И ты заметь, все из Китая, вот как инфекция или вирус – так оттуда. Я вот не удивлена.

Юрашкина стояла рядом, Серафима блевала в унитаз, обняв его как родного, обливаясь седьмым потом. И почему вот всегда все так у нее – через жопу или через туалет в жизни?

Вот почему так не везет во всем? Как там: «Не везет мне в смерти, повезет в любви». Хотя, если она будет так блевать еще хоть день, точно сдохнет.

– Тебе надо на больничный. Ты тут так всех нас заразишь. Слушай, а давно началось все это представление?

– С понедельника.

– С тридцатого, да?

– Оль, да какая разница? Меня уже всю вывернуло наизнанку раз семь за эти дни.

– Вспоминаю, что мы ели, мы же в воскресенье в кафе ходили, помнишь?

Сима помнила, не хотела идти. Хотела вновь погрузиться в свое горькое одиночество, в самобичевание. Но Ольга уговорила, Сима не была на корпоративе, в праздники они не встречались, надо было хоть как-то по-дружески отметить начало Нового года, хоть и в конце января.

А в кафе возник Зимин, вот прям словно ниоткуда, Серафима увидела его не сразу, погруженная в свои мысли, слушая болтовню Ольги о том, как ее дети-паразиты приладили снеговику морковку не на голову, а на место ниже пояса. Как она отчитывала девятилетних близнецов, а их папаша ржал как конь.

– А что мы там ели?

– Грибной жюльен, я точно ела его. А тебя там не мутило?

– Мутило.

– Вот, значит, не там грипп подцепила. А может, это что другое?

Сима была готова уже на самом деле подцепить что угодно, физические муки ее отвлекали, а вот душевные погружали еще больше в черноту и тоску. Девушка кое-как дождалась завершения новогодних каникул, вышла на работу, чтобы отвлечься, погрузиться в цифры, сводки, отчеты.

Она тосковала. Скучала. Она умирала без бородатого наглого дровосека, который под корень срубил ее сердце и унес с собой. Как ту елку из леса, что они тащили вместе через кладбище.

А ведь знала, знала, что будет именно так, что будет страдать, и все равно бросилась в этот омут страсти и порока. А почему нет? А вдруг такого у нее в жизни не будет никогда?

Такого мужчины, такого секса, такого обращения и таких невероятных эмоций.

Семен уехал первого января, вечером, после волшебной ночи, проведенной вместе. Сима открыла его с другой стороны, она поверила, что особенная.

Нет, мужчина не говорил ничего, точнее, говорил, но не такие слова, не было признаний в любви. Да ей и не нужны были они, Сима чувствовала, что она рядом с ним особенная.

Она чувствовала себя женщиной – во всех смыслах этого слова. Разве этого мало? Этого оказалось так много, а теперь очень больно.

Приехал какой-то парень на черном внедорожнике, они долго разговаривали на улице, Семен был взволнован, молчалив. Сима боялась спросить, что случилось. Он просто сунул ей в руки ключи, сказал присмотреть за Громом, забрал свой телефон, ноутбук, папку с документами.

Даже не посмотрел в ее сторону, сел в машину и уехал.

Тогда так нехорошо кольнуло в груди, словно она видит его в последний раз, так и вышло, они точно больше не встретятся, ни телефона, ни городского адреса Сима не знала.

– Отпустило?

– Да, нормально.

– Сим, ты это, сходи к доктору или скорую вызови, вдруг что серьезное?

– Да, я схожу, спасибо, Оль.

– И бледная ты такая, под глазами синяки. Я хотела тебе еще раньше сказать, но как-то неловко было. Что с теткой случилось, ты же говорила, ее вроде выписали?

– Хорошо все с ней, выписали, операция не понадобилась.

Тетя Зоя вернулась седьмого января, в Рождество, бодрая, отдохнувшая. Удивилась, что в ее доме делает Семушкин Гром. Пришлось рассказать, что соседу пришлось срочно свалить, она лишилась одного гуся, зато плюс красивый хаски.

Серафима, как тот хаски, сидела у окна все эти дни и смотрела на дорогу, не едет ли Семушка. Он не ехал. Убралась в его доме, сложила все по местам, выключила свет и заодно автоматы, закрыла все двери на замки. Посмотрела на наряженную елку и больше не заходила на его двор.

За эти дни извела себя так, что кусок в горло не лез, хотела быстрей на работу, в город, к людям. Снег раздражал, праздники бесили, Сима вновь накручивала, что это она во всем виновата, что это она такая вот, какая есть, и от нее мужики убегают сломя голову.

Да ерунда все это, конечно, ерунда, понимала мозгами, но все равно не могла отвязаться от таких мыслей.

Но когда тетка провожала ее в город, пихая в сумку пирожки, то сказала фамилию хорошего соседа Семушки. А Сима возьми да залезь по приезде в интернет, так, чисто посмотреть, кто такой, но ее бабское любопытство обернулось новым кошмаром.

Терехов Семен Николаевич был владельцем нескольких деревообрабатывающих предприятий в области, за ее пределами и в соседних регионах. Годовой оборот которых составлял очень много тысяч миллионов рублей.

И тут у Серафимы, как у любой женщины с комплексами, возник вопрос: «А зачем я ему такая нужна?»

Вопрос дурацкий, но чисто по-бабки очень правильно поставленный, и ответить на него или выбить из головы мог только тот мужчина, ради которого он был задан.

Девушка больше не заглядывала в интернет, не пыталась найти что-то еще о своем деревенском любовнике, не смотрела новости, старалась не оставаться дома одна. Много гуляла – просто бродила по улицам, звонила лишь тетке, спрашивала лишь о том, как Гром.

Гром тоже ждал хозяина.

За этот январь Сима похудела, выплакала ведро слез и уничтожила миллиард нервных клеток. Зимин в кафе еще подлил, оказывается, он звонил, но ему ответил мужик, который сказал, что он – ее мужик. А потом так мерзко задал вопрос, мол, а где он сейчас, испарился?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍