Бог спит. Последние беседы с Витольдом Бересем и Кшиштофом Бурнетко - Марек Эдельман

Действительно ли Вышинский так сказал? Не знаю. Но ходили слухи, что именно так. И этого оказалось достаточным: подобные повсеместно кружащие слухи легко посчитать фактом. Тем более что их никто не опровергал. Отсюда соответствующие последствия. Понимаете? Так что не спрашивайте меня, в какой конкретно день и в котором часу Вышинский или кто-то другой что-то сказал. Я повторяю то, о чем все тогда говорили. Именно это имело значение.

Погром в Кельце возник не на пустом месте. Конечно, ясней ясного, что это была провокация: мальчик вроде бы пошел к своему дяде и не вернулся, и тогда поползла весть, будто евреи украли его на мацу, в подвале выпустили из него кровь… какой-то бред. Но ведь я, когда на следующий день ехал в санитарном поезде в Кельце, своими глазами видел: на каждой станции лежали убитые евреи. Историки подсчитали, что в так называемой вагонной акции погибло несколько сот человек. Но ведь чтобы убить двоих или троих, надо остановить поезд и распознать их в толпе пассажиров — только тогда можно будет их застрелить. Такие нападения происходили повсюду, евреи боялись ездить в поездах.

А тот убитый портной-директор до войны состоял в организации, а еще, кажется, работал в профсоюзах, потому и похороны ему устроили демонстративные.

— Как по отношению к вам вели себя гэбисты? Никто не признался, что ему неловко преследовать руководителя восстания в гетто?

— Нет. Был один, который за мной постоянно следил. Соседка даже, когда было жарко, выносила ему стульчик, чтоб не стоял по семь часов на солнце… Однажды я спросил: «Вы ведь закончили биофак, зачем же пошли работать в органы?» А он мне на это: «В университете я бы мог быть ассистентом, зарабатывал бы тысячу злотых или немногим больше, а здесь получил трехкомнатную квартиру и талон на машину. Что мне, трудно постоять несколько недель?..»

Вот такие были мои гэбисты. А Пауле Савицкой — она здесь жила, когда мы выхаживали Гайку, — они сообщали: «Пани Паула, говорят, на Поморской в мясном выбросили колбасу».

— Но когда в 1983 году вас посадили под домашний арест, чтобы не дать возможности поехать на отмечавшуюся оппозицией сороковую годовщину восстания, вы кричали, что им должно быть стыдно работать в органах.

— Я только кричал людям на вокзале, что эти господа — гэбисты. Они тогда убежали, но не потому, что им стало стыдно, а потому, что их разоблачили. Хотя гэбисту гордиться было нечем, именно эти работать в органах не стыдились.

Я не могу объяснить все нюансы, которые не укладываются в ваших католических мозгах. Что тут поделаешь…

— Вся их деятельность строилась на лжи. Они постоянно лгали. Вас они тоже пытались обманывать? Ну хотя бы уговаривали заключить с ними соглашение: например, если вы будете менее активно действовать в оппозиции, то они перестанут вас преследовать.

— Никто не смел мне такое предлагать. Они знали, что я не соглашусь. Не считайте их дураками.

— А те, кто писал на вас доносы, тоже лгали?

— Почему? Они писали правду. Самое большее, иногда приукрашивали. Но это чепуха, со всяким может случиться.

Они искали, к чему бы прицепиться. Вреда мне не причинили — это им было не по зубам. Не осмеливались, все сплошь были трусы.

— А как вы сегодня относитесь к тем, кто писал на вас доносы?

— Да я понятия не имею, кто писал. Одного только знаю, но мы с ним приятельствовали, он научил меня разбираться в футболе: какие там правила, как забивают голы и так далее. Каждый день давал мне уроки. Благодаря ему я был au courant[105] — в отделении мне не было равных. А то, что он на меня писал… Ну, писал.

— И не врал в этих доносах?

— Он писал правду. Только правда эта яйца выеденного не стоила, никому не могла повредить. Одному ему казалось, будто это невесть что. Ему велели записаться в ОРМО?[106] Велели. Ну так он записался. И раз в год расхаживал по больнице в мундире ОРМО. Но это не имело значения. Он хороший малый. До сих пор работает. Прекрасно делает малые операции, ко всем доброжелателен. И ко мне хорошо относился.

— Он когда-нибудь попросил у вас прощения?

— За что? За то, что, когда я однажды выпил лишнего — было такое, — он немедленно написал донос? За что ему было просить у меня прощения? Он написал правду.

— Но может быть, из-за него кто-то пострадал?

— Ой, перестаньте. Никто из-за этой козявки не пострадал. Он очень хороший хирург, малые операции в Лодзи никто не делает лучше него. Перестаньте, надоело.

— Но если бы на вашем месте был человек, который после таких доносов сломался?

— Из-за чего тут ломаться? Когда гэбисты пришли в больницу, чтобы отнять у меня водительские права, я им сказал: «Убирайтесь!» И они ушли, потому что закон был на моей стороне. Они просто хотели мне насолить, но, когда я не поддался, стушевались. Знали, что действуют незаконно. И не важно, хорошо или плохо сработал доносчик, это проявление гэбистской слабости. Гэбисты всегда в конце концов давали слабину. Я не говорю о сороковых или пятидесятых годах, когда они были всевластны и могли убивать. Но потом, как правило, они занимались только политикой. И в результате этой своей политики отдали власть. Отдали власть! Вот так-то! Десять тысяч долларов туда, сто тысяч сюда, этот богатый, тот бедный — но страна свободная. Они проиграли, и не о чем тут говорить. А то, что были недотепы и не сумели свою власть использовать, всем известно. Всякая диктатура не видит дальше своего носа.

— Вы когда-нибудь верили в пропагандистскую ложь? Ваша жена хотела вступить в партию.

— Ей тогда было двадцать два года. А тут открываются новые возможности: можно получить разные полезные вещи — «железные легкие»[107], то, сё…

Да вы и сами знаете: девушки, они вообще очень эмоциональные. Еще один аппарат дадут, еще один… Говорили: запишешься в партию, получишь очень нужный аппарат. И она готова была записаться, чтобы еще один ребенок смог дышать.

— Что такое «железные легкие»?

— Вам этого не понять, я пять лет учился… За две минуты не объяснишь.

— А как вы запретили жене вступать в партию? Что вы ей сказали?

— «Ты идиотка!» Вот и все.

— У вас никогда не было иллюзий, что коммунисты хотят сделать что-то хорошее?

— Были коммунисты, которые этого хотели. Например, в министерстве здравоохранения собралась команда под руководством Штахельского — идейные люди, которые правда прекрасно работали. Подсчитано, сколько хорошего они сделали. Даже для такой пешки, как я, всегда была открыта дверь. Я свободно заходил к министру — он знал, что без дела я не приду. Вообще, поначалу состав минздрава был отличный, гуманный. Поглядите, сколько всего было сделано в первые три года этого якобы «коммунизма»! А почему? Да потому, что этим занимались люди, которые знали, чего хотят. Специалисты. Взять хотя бы «Акцию В»[108]: это же колоссально — в Польше искоренили сифилис. Потом много лет в стране не было ни одного свежего случая венерического заболевания — не на чем было объяснять студентам, что это такое.