Зона поражения - Александр Бородыня

«Должна она быть на месте, — подумал Дмитриев, отодвигая штору и разглядывая яркую живую улицу. — Рабочее же время!»

— Валентина Владиславовна? — спросил он наудачу.

— Макар?

— Я в Киеве. У меня к тебе небольшая просьба, Валя, ты не могла бы…

— Погоди, — сказала она. — Хорошо, что ты позвонил… — Было слышно, как она прикрывает ладонью трубку. — У нас тут неприятности. Ты меня слышишь, Макар Иванович? — Она почти шептала. — Приезжай. Ты можешь сейчас к нам подъехать?

— Не могу.

— Плохо! — она вздохнула. — Когда же мы увидимся? Давай вечером?

— Не знаю, Валя, смогу ли вечером, не знаю… Стоп, у меня есть идея, давай я к тебе подошлю своего мальчика. Мы вместе в Киеве. Он и соображает получше моего…

Целую минуту в трубке сохранялось молчание. Металлическая черная стрелочка на часах еще подвинулась. Он опаздывал, и это было очень неприятно. Нужно было выходить, а он не мог оборвать разговор, зашедший в тупик.

— Хорошо! — сказала Валентина. — Присылай мальчика. Что за мальчик?

— Павел Новиков. Ты, наверное, видела его репортажи.

— Видела. Присылай. Я надеюсь, вечером мы все-таки увидимся… Извини, больше не могу говорить. Когда его ждать?

— Ну, я не знаю… — Дмитриев посмотрел опять на часы. — Часа через полтора!

Желая сократить время опоздания, он выскочил из троллейбуса, кинулся бегом. Выйдя из квартиры, он даже не застегнул плаща, только продиктовал Паше адрес МОЦ и велел убрать раскладушку. Верхняя пуговица так и осталась незастегнутой, шарф сбился, и горло обдавало приятным ветерком. Проскочив подземный переход, Макар Иванович, с трудом переводя дыхание, приостановился, глянул вверх и понял, что не зря бежал. Сцена знакомства повторилась в деталях. Он поднимался по ступенькам, подняв руку и сдавив противную говорящую булавку, а она спускалась вниз. Шикарная норковая шуба подметала грязные ступени, но, присмотревшись к лицу Зои, он теперь определил цвет глаз. Глаза были, оказывается, светло-карие, большие, это были глаза обреченного человека.

4

Высокая, худая, лет тридцати пяти — сорока, в распахнутой дорогой шубе, она вдруг остановилась перед ним посредине лестницы. Роскошные полы ее шубы вздрогнули, она приподняла их. Зажимая пальцами дрожащий счетчик, он почему-то опять подумал, сколько же стоит такая шуба. Тысяч десять в СКВ, не меньше. Сколько нужно проходить в такой шубе, чтобы умереть? Месяц? Год?

— Я опоздал! — сказал он, выдергивая булавку из ворота и убирая ее, зажатую в кулаке, глубоко в карман. — Проспал, представляете?

Он ощутил сильную неловкость. Нужно было что-то предложить, а он не знал что. Мимо спешили люди. Сквозь женские растрепанные волосы горело весеннее киевское солнце. Он стоял очень близко, и дрожание в кулаке не унималось. Жалила и жалила в ладонь маленькая металлическая оса.

— Ничего! — сказала она. — Мне интересно… Пойдемте. Что мы встали, как дураки?

Она подправила волосы, и движение было, как у лунатика, слепое. Тонкая рука в перчатке будто оттолкнула несуществующее препятствие. Выскочила из волос и упала на ступеньку длинная серебряная шпилька. Она улыбнулась, вероятно ощутив его неловкость, взяла под руку. Дозиметр от этого движения уколол больно в ладонь.

— Пойдемте. — Голос у нее был почти такой же тихий, как по телефону. — Вы обещали сводить меня в ресторан.

В прошлый приезд, несколько дней назад, все вокруг таяло, и было значительно теплее. Теперь снег сошел, вокруг стало сухо и чисто, пора появиться на улицах железным тележкам с мороженым, цветам на каждом углу, гирляндам невесомых красных и желтых шаров, но вдруг температура воздуха резко упала. На солнце все пятнадцать градусов тепла, а в тени минус. Пританцовывая перед квадратными огромными стеклами закрытого ресторана, Макар Иванович понял: в это утреннее время подобные заведения все закрыты. Он никак не мог сообразить, что же теперь делать. Он не выспался, и мысли путались.

— Вы знаете, на что это похоже? — припадая лицом к стеклу, спросила она. Он постучал ногами, покачал головой. — Так же выглядело кафе в Чернобыле через неделю после аварии. Столики, скатерки белые, мозаика… И ни одного человека! Пойдемте. — Она потянула его за рукав. — Здесь есть небольшое кафе, думаю, там уже открыто.

Синеватая прозрачность ее щек, красная шелковая блузка с золотыми металлическими пуговичками (Макар Иванович припомнил: в первый раз была белая, и верхняя пуговка оторвана), плиссированная серая юбка, перчатка, брошенная на стол, — кожаный комок. Тонкая, будто высохшая рука, приближающая медленно к губам маленькую круглую чашечку с кофе, — все это, каждая деталь, каждое ее небольшое движение, так же как и ее молчание, непонятным образом волновали Дмитриева. Они сидели друг напротив друга в очень уютном, ярко освещенном кафе, даже какая-то музыка играла. Столик был такой маленький и низкий, что коленями он ощущал ее ледяные, затянутые в капрон колени. По улице снаружи двигались люди — хаотичная слепая толпа, а он все пытался сообразить, что можно сказать теперь. Мысли путались, он вспоминал о жене, о записи на автоответчике и отводил глаза от этих темных тонких губ, влажных от кофе, от этих светло-коричневых глаз.

— Вам интересно с мертвецом?

Вопрос был неожиданным, быстрым, в лоб, как удар.

— Что? Простите?.. Я не понял, Зоя!..

Она опять пригубила кофе из своей чашечки, и в ее безумных глазах всплыло отчетливое, с трудом подавляемое бешенство, голос зазвучал резче, но оставался спокойным:

— Вы же журналист, я читала ваши материалы. Вам нравится копаться в подобных вещах!.. — Она махнула по столу широким рукавом, и жужжащая в кармане иголка опять уколола. — У вас же счетчик. Вы же все сразу про меня поняли?.. Или вы давно мертвецов не видели?

— Почему не видел? Я только что был в Чечне. Там… — В памяти Дмитриева всплыла ясно телефонная будка, женское мертвое тело в задранном черном пальто, запах гари и звон в ушах от глухоты. — Впрочем, не важно. Если вы не хотите, я не стану ни о чем спрашивать. Просто давайте посидим…

— Спрашивайте! — Она отвела глаза, голос ее опять упал до шепота, глаза померкли. — Может быть, я хочу, чтобы вы написали обо мне… — Она нервно отхлебнула кофе. — Или вы подумали, что дамочка желает посетить на халяву ресторан? Спрашивайте, иначе зачем я на вас время трачу! У меня его очень мало.

В спешке он не взял диктофон. Полез в карман за авторучкой, но передумал. Если сейчас разводить писанину, все сорвется. Путаница в мыслях и неловкость ушли на второй план, Макар Иванович ощутил азарт. Такой азарт овладел им однажды, много лет назад, когда на шахматном турнире он вдруг почувствовал напряженное приближение победы. Такой азарт появлялся, когда острая тема, идущая в руки, могла в любую минуту ускользнуть. Чего стоят тысячи жертв, данные одним росчерком, по сравнению с одной искалеченной судьбой? Тысячу жертв на себя не примеришь, а чужую судьбу вполне. Как чужую одежду. Если же пугающая личная картинка возникает на фоне большого разрушения, катастрофы, то вот где настоящая журналистская удача.

— Спрашивайте! — повторила она и, накрыв ладонью, смяла лежащую на столе перчатку. — Вы, наверное, хотите знать, давно ли я хожу в этой шубе?

— Где вы ее купили?

— Мне ее подарил муж. Двенадцать лет назад. Но как-то она мне не нравилась, очень дорого и пойти в ней некуда. Когда муж умер, я вынула ее и назло себе стала носить.

Диктофон не понадобился, несколько имен запомнить несложно, а простая история оказалась настолько невероятной, что при всем желании не забудешь. Макар Иванович не перебивал женщину. Вопросы были не нужны, они могли только помешать, сбить ее.

Муж Зои был одним из первых пожарников, брошенных после аварии на четвертом блоке в самое пекло, он умер в Москве через несколько месяцев после катастрофы.

— Нас две дуры такие. Я и Татьяна, мы обе сначала эвакуировались в первые часы, а потом сидели в Москве, ждали, пока они умрут, мальчишки наши. — Голос ее звучал ровно, на одной ноте, тихий и печальный. — Потом вернулись в Киев. Я не хотела жить. Нет, правда, думала удавиться, а потом решила, что слишком жирно будет, в петлю-то, слишком жирно! Хорошо, у меня здесь сестра.

Светка младше меня на пять лет. Не ладили мы раньше, а теперь как-то сошлись. Когда разрешили вещи из своей квартиры в Припяти взять, мне удалось вывезти эту шубу. Такая казнь для себя медленная. Он так радовался, когда мне ее подарил, а я, дура, нос воротила. Хорошо, счетчиков ни у кого нет, а то бы, наверное, меня арестовали. Я же везде в ней хожу! Но конечно, это была игра. Затянувшееся самоубийство, в которое не до конца веришь. Год назад встретила другого человека. Забеременела…

Она сидела напротив Дмитриева с закрытыми глазами, и из-под ресниц, отражая солнечный яркий свет, выбивались слезы. Кулак ее разжался, и на стол выпала коричневая мятая перчатка. Обе чашечки были пусты, только на донышке темная гуща, коричневый налет. Дмитриев пальцем двигал по столу чашечку.