Золотая кость, или Приключения янки в стране новых русских - Роланд Харингтон

Увы, Севастополь был оставлен в сентябре, и через несколько месяцев воюющие стороны подписали в Париже мирный договор. Огорченный Франц отказался от проекта создания ВВС Российской империи. «Гусь державный» никогда больше не плавал по волнам воздушного океана. В 1917 году взбунтовавшиеся свидригайловцы разнесли ангар/гараж на мелкие кусочки, а с ним и стоявших там «Гуся», «Дубельта» и «Фекалицу».

В этой комнате Рейнгард Францевич фон Хакен в 1885 году принял Льва Толстого для дружеской беседы, имевшей далеко идущие последствия. Под влиянием взглядов великого писателя он махнул рукой на Министерство Двора, в котором заведовал департаментом геральдики, и начал повсюду ходить босиком. Рейнгард с неизъяснимой радостью чувствовал под подошвами летом зеленую травку, зимой белый снежок. Отказ от обуви, объяснял он домочадцам, есть не только дань гигиене, но и нравственный долг каждой амбулаторной личности. Следуя примеру Толстого, бывший геральд даже стал педагогом-любителем. Напротив церкви Св. Степана он построил школу (ныне приходская одиннадцатилетка), для которой написал устав, и сегодня поражающий гуманностью, ибо он возбранял пороть учеников или сажать их на кол. Программа обучения была основана на идее, что лучший способ донести до ребенка знания — это стимулировать его воображение. На уроках чистописания дети упражнялись в каллиграфии без перьев и чернил, а исключительно мысленно, а на уроках музыки играли на фортепиано без нот и даже без фортепиано. Иногда Рейнгард, как был босиком, замещал учителя немецкого языка, причем верный разработанной им методике в течение урока ни разу не раскрывал рта и даже не появлялся в классе. Благодаря прогрессивным педагогическим принципам просветленного помещика все ученики были круглыми отличниками — не то, что потом при большевиках.

В этой комнате Отто Рейнгардович фон Хакен — мой собственный дедушка — в 1913 году написал императору Николаю II поздравительную открытку по случаю 300-летия дома Романовых. Встревоженный тлетворным влиянием Распутина на царскую чету, в конце текста Отто сделал приписку: «Государь! Если вы не расстреляете негодяя Гришку, корона упадет с Вашей головы, как в стихотворении Лермонтова „Настанет год, России черный год…“». Но императрица Александра Федоровна перехватила открытку, и предупреждение осталось неведомым высочайшему адресату. Три года Отто ждал царского ответа, так и не дождался, и злой зимой 1916 года присоединился к заговору против Распутина.

Результат известен истории.

Рядом со мной послышалось клацанье зубов: гидка закрывала рот.

Я очнулся от воспоминаний и подошел к письменному столу, на котором под стеклянным колпаком лежала раскрытая тетрадь. Трупикова трубным шепотом объяснила, что она принадлежала Францу фон Хакену. Четким почерком, свидетельствующим о незаурядном характере, изобретатель вывел в начале страницы: «Генваря 16, 1843 года». Поддатой был акварельный рисунок пробирки, из которой выходила спираль пара. Пробирка была как живая. Рядом с рисунком свидригайловский Леонардо да Винчи начертал: «Была вода, а стало газ». Мог ли Франц предположить, что через полтора века эти гениальные слова будут прочитаны его славным потомком?

Выходя из кабинета, я заметил стоявшее в углу чучело волк(одав)а.

— Это Люпус, охотничья собака Вольдемара Конрадовича, — объяснила гидка. — Они очень любили друг друга. После смерти Люпуса хозяин хотел, чтобы тот продолжал быть с ним рядом.

Комната за комнатой, покой за покойником я осмотрел весь дом, от картинной галереи, со стен которой на меня нежно взирали нордические черты моих предков, до театрального зала, где крепостные актрисы Вольдемара, как смущенно сообщила кураторша, позировали в живых картинах на феодальных вечерах самодеятельности.

Я галантно наклонился к ее мошистому уху:

— Вы правы. Вольновлюбчивый Вольдемар был особенно колоритным суком генеалогического древа фон Хакенов. Хотелось бы узнать о нем побольше.

Преданная памяти повесы Тимофеевна пустилась рассказывать случаи из его амурной жизни.

Завет любви

Среди актрис крепостного театра Вольдемар особенно отличал Глафиру Фиалкину, нежную блондинку с изумрудными глазами, родившую ему троих детей. Перед смертью самоотверженная наложница попросила своего господина не давать плодам их страсти вольную. «Вольдемар Конрадович, я хочу, чтобы они всегда были твоими рабами», — заявила Глафира слабым, но сильным голосом и поцеловала помещичью руку. Тот обещал, что так оно и будет.

Из груди умирающей красавицы исторгся благодарный стон…

Вольдемар свято исполнил желание этой светлой души. Дал чадам прекрасное образование, научил их светским манерам, а когда отпрыщи доросли до недорослей, отправил их на полевые работы, с тем чтобы они не потеряли связи со своим классом.

Но я забегаю вперед.

Печальный помещик не мог забыть своей Глафиры. От горя утраты он осунулся и почти перестал выходить на связь с отроковицами округи. Хохот, охота, похоть — все эти когда-то милые забавы были ему теперь до лампочки. Вольдемар одевался во все черное, носил перстень с изображением мертвой головы и часто говорил друзьям об утраченных радостях и об увядшей своей молодости. Впоследствии он женился на пленной шведке, которую привез ему в подарок приятель-полковник, служивший на Северо-Западном фронте. От Вольдемара со шведкой произошел военспец Герхард, от Герхарда — декабрист Фридрих и натур-философ Франц, от них — геральд Рейнгард и т. д.

Вольдемар погиб вскоре после того, как отправил юного Герхарда в Петербург на учебу. Как известно, романтический предок был заядлым охотником и любил бродить по местным заповедным местам с ружьем за плечами. Однажды осенью его задрал в чаще леса матерый сосед, у которого когда-то давным-давно Вольдемар отбил метрессу.

Из зала открывался прекрасный вид на парк, разбитый еще Гиацинтом. Хотя по причине экологической катастрофы в нем не было ни одного дерева, он был таким же уютным, как и во времена оны. Мраморный бюст Екатерины Великой, поставленный в саду адмиралом вскоре после его второй женитьбы, белел в сгущавшихся сумерках, точь-в-точь как в рассказах дедушки Отто. Рядом волновался пруд, по которому Конрад в детстве катался на ботике «Дредноутик». На фоне закатного неба чернели крутые контуры Книксен-горки, с которой зимней порой поколения Хакенят пикировали вниз на салазках и бобслеях. За садом стоял небольшой стадион в форме Колизея. Теплыми летними вечерами восемнадцатого века блестящие гвардейские офицеры играли там в конную игру «всадник без головы» — версию поло, придуманную Вольдемаром.

Чрезмерное количество волнующих впечатлений скребло мое сердце, как кошки-мышки. «Все это могло бы принадлежать мне…», — подумал я и порывисто вздохнул.

Экскурсия подходила к концу. В вестибюле с рогатыми мордами Трупикова протянула мне сверток неизвестной формы и содержания.

— Профессор Харингтон… Роланд… Это для вас, — прошептала она.

Я протянул было руку к таинственному пакету, но кураторша схватила меня за пальцы.

— Умоляю вас, никому не говорите, что я дала вам эти материалы.

— Yes… oui… si…

Сверток был завернут во вчерашний номер «Вечерней Клизмы». Я заметил набранный жирными черными буквами заголовок: «В КОЛХОЗЕ ИМ. ЧАПАЕВА РОДИЛСЯ ТЕЛЕНОК С ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ ЛИЦОМ». Это знамение моего приезда, решил я, и начал раздирать газету.

Гидка вздрогнула.

— Тут семейные бумаги, — прошептала она, косясь на настенные морды. — Я нашла их в кабинете под половицей, когда исследовала паркет, по которому когда-то ступала нога Вольдемара Конрадовича. Мне кажется, они должны принадлежать вам как потомку древнего рода фон Хакенов. Пусть они пополнят собой полки вашего архива в далекой Америке!

Лицо кураторши выразило спектр эмоций. То было и удовольствие от возможности сделать мне приятное, и грусть от неизбежности разлуки, и пиетет к двум столетиям свидригайловской истории, радостным результатом которых я являлся.

— Среди документов письма, написанные рукой адмирала Хакена. Все они, по-моему, на немецком. Сама я эти документы не читала, так как считала себя недостойной. Кроме того, иностранными языками я не владею.

Я поцеловал шершавую щеку.

— Чудесная Октябрина Тимофеевна! Благодарю вас за показ усадьбы и приусадебного участка. Россия переживает волнующее время. Кто знает, что за сюрпризы ждут ее в будущем. Возможно, когда-нибудь в стране наступит белый террор, и потомки ограбленных помещиков и предпринимателей, в том числе я, вновь обретут свои фамильные фортуны. Тогда ваша лояльность сохранит вас целой и невредимой от экспроприации экспроприаторов. А пока обещаю, что приглашу вас в Мадисонский университет прочитать лекцию, если позволит расписание.