Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том VI - Дмитрий Быстролётов

По земле ползет в сидячем положении тощая женщина. Она передвигается медленно, как краб. Глаза закрыты.

— Куда она ползет?

— Никуда, мсье. Так себе, ей что-то снится.

— А почему она так исхудала?

— Пройдите вот сюда, мсье, и вы поймете.

Мы остановились у шалаша. Оперевшись спиной на жердь, подпиравшую крышу, в шалаше спал живой скелет. У его ног стояла миска с едой, а изо рта торчала лепешка.

— Я утром едва растолкал его и дал пищу, но он заснул, так и не дожевав завтрака.

— С куском во рту?

— Как видите, мсье.

На солнцепеке сидел мальчик, широко раскинув ноги и руки и забросив голову далеко на спину. Легкая дрожь пробегала по изможденному телу. Глаза были закрыты. Мальчик спал.

— Он завтра-послезавтра умрет. Воспаление мозга, мсье. Признак конца.

— А эти? Спят или умерли?

Фельдшер наклонился.

— Умерли. Вечером солдаты их вытащат за зону.

Мы перевели дух.

— Откуда здесь столько цветов? Вы их насадили, что ли?

— Что вы, мсье. Зачем мне? Просто почва здесь жирная, вот цветы и прут из нее.

Мы постояли. Люди и крысы, муравьи и мухи. Смерть. Цветы.

Пробираясь к выходу, я остановился. Среди невероятно пышной клумбы лежал человек с содранной кожей. Из кровавого красного мяса кое-где были видны белые кости. Миллионы жирных муравьев ожесточенно пожирали спящего, который еще дрожал и дергался. Цветы покачивали нежными головками не то от сострадания, не то от ужаса. Вот она — тихая смерть…

— Чего же вы не уберете его?

— Нельзя. Он еще не умер. Ведь существуют правила, мсье. Официальное положение. Я здесь не хозяин. Вся обслуга гипносерия — заключенные, мы отбываем тут срок. Вот и все.

Люди и муравьи, небо и смрад, крысы и цветы. Я хотел закурить и не смог: слишком дрожали пальцы.

Трястись в машине днем было немыслимо, я решил подождать до вечера. На пристани гам и понукание, звуки ударов и натужный стон не дали покоя и, наконец, выгнали меня в деревню.

«Почему гипносерий? — говорил я себе. — И какая разница между такой деревней и изолятором?»

Это была этапная деревня: с реки непрерывно высаживались свежие контингенты рабочих, их гнали в лес и на шахты, а потерявшие трудоспособность с концессий сами брели обратно к реке и толклись здесь, потому что дальше им было некуда брести. Сразу бросалась в глаза разноплеменность населения, выхваченного из деревень в разных концах страны и затем объединенного общей судьбой — здоровыми людьми попасть в эту мясорубку и быть выброшенными из нее уже в качестве мелко изрубленного человеческого фарша. Многие жили здесь, видимо, годами, потому что вместе с мужчинами и женщинами рабочего возраста попадалось немало стариков и детей. По существу, это был достойный внимательного изучения социальный процесс конгломери-рования разнородных обломков в единую массу, в новое общество, но уже в ином качественном плане.

«Мне было бы нужно сначала попасть на концессию и взглянуть на технологию перемалывания людей в труху и только потом пройтись по такой деревне, чтобы посмотреть здесь на обратный процесс — образование нового общества из человеческой трухи, — думал я, проходя из переулка в переулок, шагая через кучи мусора и нечистот, заглядывая во все закоулки. — Но все равно эту гнусную книгу я перелистаю с ее конца».

Фотоаппарата при мне не было, черт побери, я же не собирался возвращаться в Европу и не собирался лезть на четвереньках в ту самую дыру, из которой, слава Богу, наконец, вылез. Я был вольным туристом, больше того — итурийским смертником. «Мне все равно, мне все равно…» — механически убеждал я себя, сжав зубы и кулаки от жгучего стыда и ярости.

Об этой деревне можно было бы написать книгу. Но я не лысый социолог в золотых очках. Я высокий и прямой, в красивом мундире и шлеме, надушенный и с сигаретой в зубах. Я молча раздвигал тростью детей и собак, обгаженные цветы и скрюченных больных, пока солнце не склонилось к вершинам деревьев и не настало время возвращаться на пристань, где меня ждала машина.

Теперь трудно восстановить в памяти лица, вспомнить отдельных людей. В памяти осталось удивительное разнообразие уродства: невероятно раздутые ноги, выгнившие носы и рты, отвалившиеся пальцы, вытекшие глаза, бугристые звериные морды, паучьи ноги, утиные руки-лапы. Вспоминаются не люди, а черви, страшные белые черви Африки, заживо пожирающие тысячи и тысячи черных людей. Вот на куче нечистот сидит старик и терпеливо обрабатывает свои ноги, ступни которых покрыты язвочками. Из каждой язвы торчит хвост или голова тонкого белого червя, намотанного на щепочки. Черви разной длины, судя по мотку — до метра, а то и больше. Это — дракункулы. С искаженным лицом больной по очереди медленно тащит червей из своего тела, миллиметр за миллиметром. Вот у порога хижины лежит на спине, расставив ноги, молодой мужчина: его мошонка раздута до величины большого арбуза, и белая жидкость сочится из лопнувшей кожи. В лимфатических узлах этого несчастного свернулись плотными клубками, длиной до десяти сантиметров, черви — филярии. Больной отдыхает днем. Еще бы! Миллионы молодых червей сейчас спрятались в его внутренностях и ждут. А ночью, между одиннадцатью и двумя часами, они выйдут в кровь, тогда берегись, несчастный. В одной капле крови из пальца руки находят до пятисот молодых червей! Рядом с отдыхающим мечется его безобразно отекшая жена: она поражена червями лоа-лоа. Молодые черви лоа отдыхают ночью и выходят в кровь днем, в самые жаркие часы. С женщины от напряжения катится пот, его запах привлекает мух, и они вьются вокруг нее. Это короткокрылые и толстые таоны, они-то и являются передатчиками опаснейшего возбудителя.

Проказа… трихоцефалез… гонорея… анкилостомидоз… бильгарциоз… дизентерия… шистозомоз… малярия… эхи-нококкоз… тифы… тениоз… описторхоз… трихинеллез… сифилис… стронгилоидоз… желтая лихорадка… денге… спру… черная оспа… бесчисленные поражения кожи…

Люди — иссохшие как скелеты и раздутые как бочки… дрожащие и истекающие потом… молчащие и воющие…

Люди и черви… Черви и люди…

Убийственная выставка человеческого страдания и человеческого равнодушия…

Разве Конго — только одна большая мусорная куча? О, нет! Тысячу раз нет!

Кто же может лучше опровергнуть такую вздорную мысль, чем я, чем мое речное путешествие к границам Итурийско-го леса? Ведь я своими глазами видел кусочек счастливого Конго!

Дело было так. В тех местах, где река выходила из горных кряжей в низину, она всегда не только становилась широкой, но и образовывала множество заливчиков. Эти тихие заводи кишели птицей и бегемотами и являлись местом быстрого пополнения наших пищевых запасов. Если вдали уже виднелись холмы, где можно было выходить на «сухой» лесистый берег, то выгоднее было быстро настрелять птиц, подобрать добычу и скорее тронуться дальше. Мы увидели такой склад живого мяса после полудня, когда гребцов нужно было кормить, а разглядеть из-за густого и высокого тростника и травы синеватых верхушек холмов никак не удавалось. К тому же я еще ни разу не видел охоту на бегемотов и поэтому решил использовать представившийся случай.