Последний самурай - Марк Равина

Кроме того, Сайго стал плодовитым поэтом. Хотя он использовал несколько поэтических форм, наибольшее предпочтение он отдавал классическому китайскому стилю. Одно из самых известных его стихотворений, «Размышления в тюрьме», написано в китайском стиле рисси, который имеет строгие правила в отношении количества слов и параллелизма. Для Сайго эти правила были скорее помощью, чем ограничением. Сайго обнаружил, что через классическую китайскую поэзию он может связать свой личный опыт с универсальными нормами и историческими событиями:

Днем человек наслаждается благосклонностьюсвоего господина,Но ночью он раздавлен и попран,как жертва чистки Цинь Ши-хуанди.Превратности нашей судьбы похожи на смену дня и ночи.Подсолнух поворачивается к солнцу,будто бы свет его никогда не померкнет.Так и я сохраняю свою верность,даже если удача мне изменилаМои дорогие друзья из столицы все теперь призраки.Ссыльный на далеком южном острове,я единственный выжил.Жизнь, как и смерть, несомненно, дарована нам небесами.Я прошу лишь о том, чтобы мое сердце и душаоставались на земле ради защиты его величества.

Здесь Сайго связывает свою преданность и решимость с природой и человеческой историей. Безропотно принимая все, что уготовано для него судьбой, он поворачивается лицом к императору так же послушно, как подсолнух поворачивается к солнцу. Он также связывает себя с жертвами чистки императора Цинь Ши-хуанди, основателя династии Цинь, который, согласно легенде, при подавлении волнений в 213 г. до н. э. закапывал живьем ученых-конфуцианцев и сжигал все книги, за исключением текстов, посвященных медицине, сельскому хозяйству и предсказанию будущего.

Избранная Сайго поэтическая форма содержала в себе скрытое политическое заявление. Многие радикальные сторонники императора считали, что китайский язык и китайская мысль загрязняют оригинальные японские ценности. Среди лоялистов было принято писать стихи исключительно на японском. Некоторые из них даже старались не использовать китайские иероглифы, играющие ключевую роль в японской системе письменности. Но Сайго, хотя он и был рьяным японским шовинистом, любил китайскую поэзию. Его мировоззрение было тесно связано с общим восточноазиатским каноном китайской классики. Однако его любовь к древнекитайской культуре не вызывала в нем уважения к современному Китаю. Называя нищих обитателей Амамиосима «волосатыми китайцами», он тем самым, конечно же, хотел выразить свое презрение. Этим он походил на своих современников из Англии, которые восторгались античной греческой культурой, но в то же время с презрением относились к грекам девятнадцатого века.

Несмотря на то что официально он находился в заключении, Сайго стал учителем, пользующимся любовью своих учеников. Он начал проводить регулярные занятия еще 4/1863, всего лишь через несколько месяцев после того, как его, согласно устной традиции, перевели из клетки под домашний арест. Основную часть его учеников составляли сыновья местных чиновников, среди которых был и сын начальника полиции острова Мисао Танкэй. Несмотря на статус заключенного и относительную краткость своего пребывания, Сайго оказал долговременное воздействие на Окиноэрабусима. Местные жители до сих пор свято верят в то, что благодаря Сайго их дети являются необычайно прилежными в учебе и хорошо образованными для такого бедного и отдаленного острова.

В письмах Сайго не обсуждал свою преподавательскую деятельность, но до нас дошли некоторые записи, оставшиеся от его индивидуальных занятий с Мисао Танкэй. Сайго обучал Мисао по самым простым текстам из китайской классики. Его подход был общепринятым: изучение конфуцианства в интерпретации Чжу Си и использование сунских терминов при обсуждении трудов Мэн-цзы. Но голос Сайго отчетливо различим даже в записях Мисао по Мэн-цзы. Он уделял особое внимание пересечению границы между жизнью и смертью. Главным условием полноценной жизни, утверждал он, является осознание того, что смерть неизбежна, непредсказуема и поэтому неважна. Только научившись игнорировать «мысленное различие» между жизнью и смертью, мы сможем понять нашу небесную природу, небесные принципы и небесную волю. Примечательно, что в оригинальной выдержке из Мэн-цзы смерть не упоминается, и этот фрагмент можно трактовать как пример оптимистического взгляда Мэн-цзы на природу человеческих существ, от природы наделенных моралью и добром. Сайго разделял этот оптимизм, но с одним мрачным дополнением: только перестав бояться смерти, мы можем жить в гармонии с небесами.

В начале 1864 года Сайго написал безмятежное новогоднее письмо своим дядям из Кагосима. «Я процветаю на этом крохотном острове», — заявлял он. У Сайго было около двадцати учеников. В течение дня он учил их простому чтению, а вечером объяснял им тексты. Благодаря своему заключению, шутил Сайго, он становится достаточно образованным человеком. Сайго не упоминает о возвращении в Кагосима и ни на что не жалуется. Он не просто избежал смертного приговора — он научился радоваться жизни, находясь в самой суровой ссылке. Как и на Амамиосима, Сайго доказал, что он может чувствовать себя счастливым даже в самой безнадежной ситуации. В тюремной камере на отдаленном острове, где воздух «наполнен миазмами», он создал сообщество из преданных учеников и верных друзей. Но его счастье было недолгим.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. «ВЕЛИКИЙ ГРУЗ ОТВЕТСТВЕННОСТИ* ЗА ГОСУДАРСТВО».

Свержение сёгуната[10]

Из ссылки в столицу

20/2/1864 жители Окиноэрабусима стали свидетелями редкого зрелища, когда «Котомару», один из немногих японских пароходов, вошел в порт Вадомари. На борту корабля прибыли три неожиданных для Сайго визитера: его друг Ёсии Томодзанэ, erô младший брат Цугуми-ти и вассал из Сацума Фукуяма Сэйдзо. Они привезли с собой поразительные новости о том, что Сайго прощен и должен срочно вернуться на службу. Это превосходило его самые смелые мечты. Он никогда не сомневался в преданности своих друзей. Даже в самые мрачные моменты Сайго беспокоился о безопасности Окубо, а не о том, верен ли он ему. Но Сайго давно оставил всякую надежду на то, что его друзья смогут вернуть ему свободу.

Сайго не пришлось долго раздумывать над своей неожиданной удачей, поскольку Хисамицу приказывал ему вернуться безотлагательно. Сайго будет дорожить своей дружбой с Цутимоти всю оставшуюся жизнь, но в тот момент у него не было времени на долгое прощание; «Котомару» вышел в море на следующее утро.

Ёсии и компания имели приказ сразу вернуться в Ямагава, но Сайго настоял на том, чтобы они сделали остановку на Амамиосима. 23/2/1864, около полудня, пароход вошел в залив Касари на Амамиосима и бросил якорь возле Тацуго. Сайго сошел на берег и отправился к своей семье, которую он не видел два года. Он провел на острове четыре дня, посещая друзей и восстанавливая семейные узы с женой и детьми. Кикудзиро уже исполнилось четыре, и Сайго теперь мог играть с мальчиком, а не с малышом. Его дочь, Кикусо, тоже подросла. Как всегда, Сайго был крайне сдержан в отношении своих чувств, но он поделился ими с Цутимоти: ему было так приятно увидеть жену и детей, что «мне казалось, будто бы я восстал из мертвых». Сайго также отметил что Айгана, которую он называл своей «любовницей», тоже радовалась их встрече. Но, несмотря на свое приподнятое настроение, Саго оставался человеком долга. Он прибыл на Амамиосима с визитом, но цель его жизни заключалась в том, чтобы служить своему господину. Утром 26/2 он покинул Тацуго во второй, и в последний, раз. Его дети, в конечном итоге, были перевезены в Кагосима, но он больше никогда не видел Айгану.

По пути в Кагосима Сайго и его компаньоны сделали еще одну остановку, чтобы забрать Мурата Синпати с соседнего острова Кикайгасима. Хисамицу отправил Мурата в ссылку вместе с Сайго в 1862 году. Спасательная партия, направленная за Сайго, не получила никаких инструкций относительно Мурата, но, согласно легенде, Сайго не хотел оставлять в ссылке своего преданного друга. 28/2 «Котомару» прибыл в Кагосима. Сайго встретил паланкин, который без промедления доставил его в собственную резиденцию в Уэносоно. На следующий день он посетил могилу Нариакира и засвидетельствовал ему свое почтение. Неделей позже он и Мурата отплыли в Киото на корабле «Анкомару» и прибыли туда 14/3. 18/3 у Сайго состоялась аудиенция с Хисамицу, который официально вернул ему прежнее жалованье и назначил его командующим войсками Сацума в Киото. Менее чем за месяц Сайго преодолел более двенадцати сотен миль. Он был возвращен из ссылки и опалы, вдобавок получив один из самых влиятельных постов в правительстве княжества. От всех этих событий Сайго почувствовал себя дезориентированным, но постепенно он начал понимать, что стало причиной его прощения и повышения. Национальная политика совершила резкий поворот, и княжеству Сацума срочно потребовался новый голос в императорской столице.