СУПОСТАТКА - МИХАИЛ

тупую усталость. Видимо разум мой сообразил, что истерике не место и не время и

взял над ситуацией контроль.

И поставил вновь отупевшего перед весами, на чаще одной жизнь

человечества, на чаше другой - жизнь ребѐнка. Чью сторону я приму? Задача

подвластная Богу, но я не Бог - я простой человечишко…

Бедняжка Среда с опаской поглядывает на меня и, ловя мой взгляд,

стушѐвывается, теряется. Она верит, что я сын Бога. Старый Бог утомился и ушѐл

на покой туда, куда уходят все умершие руссы: в Ирий. Уходя, старый Бог оставил

Мисаалю свою Силу. И теперь она не просто жена, а жена Бога и уместно ли,

вправе ли себя вести так, как вела себя прежде?

78

Ах, Средушка, радость моя, жизнь моя, душа моя, как же я тебя понимаю!

Милая, как же мне решить эту глобальную задачку, что бы в ответе получилось: и

мир спасѐн и ты моя хорошая с нашим первенцем?

Здесь на этих островах более полутора тысяч лет вперѐд один русс скажет: »

Стоит ли слеза ребенка всех благ мира?» Красиво сказал. Но красиво и я могу

сказать, и ты Средушка, но вот поставить бы этого русса Фѐдора Михайловича

перед этими весами, на чаще одной - слеза ребѐнка, на чаше другой - блага мира, а

по сути, жизнь этого мира. И что бы он тогда сказал? Выбрал бы слезу ребѐнка,

погубив мир? Мир, который в свою очередь погубит этого же ребѐнка.

Красиво сказал…Но это литература, а в жизни не так красиво, а порой просто

грязно. И зачастую игнорируешь не только слезу одного ребѐнка, но десяток, сотен

детей, дабы спасти мир. Так велит мудрая Мать Сыра Земля: спасай себя, а не дитя,

ибо ты - корень, а дитя веточка. Погибнет веточка - останется корень, останется

древо и даст новые побеги, новые веточки. Погибнет корень - и не станет древа, а

нет древа не будет и веточек, ветвей, новых дерев…И пустыня станет властвовать

миром.

К вечеру, когда мой воспалѐнный от дум мозг буквально закипал, когда я

воспринимал окружающее как в горячечном бреду, пришло короткое просветление.

В его период я осознал, что должен хорошо выспаться, чтобы утром принять

окончательное решение. Утро вечера мудренее. Там при зорьке ясной я должен

вынести свой божественный вердикт: кому быть живу - ребѐнку или миру?

Уже проваливаясь в тяжкий сон, я протянул руки к Среде, она робко

приблизилась. Притянув еѐ к себе, вжался лицом в еѐ животик и точно в

болезненном бреду зашептал:

- Хорошая моя и ты мой дивный корешок, я обязательно что-нибудь придумаю.

Чтобы все были живы. И проклюнешься ты росточком сыночек и пойдѐшь в рост и

станешь прекрасным древом и будет у тебя роскошная крона, много ветвей и

веточек и на каждой я оставлю свою печать, свой завет: Жить и Любить…И будет

мир светлым и разноголосым, пропитанный теплом и лаской, осиянный Любовью.

И никаким Эмам и супостаткам его не сломить, не разрушить…

Я проснулся в предутренний час, перед зорькой. Среда припала ко мне, крепко

обняв, точно и во сне боялась отлепиться от любого Мисааля, потерять его

насовсем. Сквозь еѐ ресницы проступали слезинки.

Не плачь душа моя, теперь всѐ будет хорошо. Твой Мисааль проснулся

здоровым спокойным и безмерно счастливым. Потому что в его чудовищный сон,

подобный из нарезки неведомых тебе фильмов об Апокалипсисе, явилась

Наденька. Фантом, как ясная зорька. И указала Наденька верный путь, коим должен

ступать твой, Средушка, любый Мисааль. И ты рядышком как верная и ещѐ более

любая жена, половиночка.

Да, явившись в мой сон-кошмар Наденька-фантом разогнала все мои

сомнения, как угарный дым. И чѐтко указала Цель. И как я должен еѐ достичь.

Предположения Максима, что всю кашу заварила Ритка, отчасти были верны.

«Безумный дровосек» срубил первую веточку и обронил каплю ядовитой желчи, от

которой древо стало болеть, произвольно роняя высохшие ветки. Метастазы

парши кольцами обхватывали ствол, душили его, пропитывали ядовитыми соками.

Только это случилось не в 50-х годах 20 столетия в Киргизии, как думал Максим, а

намного раньше и совершенно в другом месте. И сейчас моѐ единственно верное

решение - это оказаться там до прихода »безумного дровосека», упредить его,

остановить.

Максим сказал, что Наденька способна переместить только одного. Но он не

учѐл, что Наденька не просто «транспортное средство» работающее от сих до сих.

Это техника, компьютер, следовательно, еѐ можно модернизировать. Иногда

79

достаточно увеличить источник энергии, чтобы увеличить кпд машины. Для

Наденьки была источником «бесхозная» энергия еѐ хозяина. А если подсоединить

второго, третьего, четвѐртого? Увеличится объѐм энергии - увеличится и мощность

кпд.

Я сидел на крылечке. Медленно, слишком медленно светало. Мир, будто замер

затаив дыхание, устремив мириады глаз на меня с единственным вопросом: »Кому

быть живу? Кем буду в грядущем - мир без людей?»

Ко мне почти бесшумно приблизилась Раечка, села передо мной, удобно

разместив выпиравший живот, облегчѐнно выдохнув, посмотрела на меня

вопросительно. В еѐ глазах буквально читалось: » Что с нами будет?»

Я дотянулся, ласково потрепал еѐ ушко.

- Всѐ будет ладушки, Раечка. Извини, но мы переезжаем на Большую Землю, в

настоящий лес. Вот только нужно найти где-то медной проволоки. Стоп, а ты не

подскажешь, где-то у нас завалялся медный таз?…

Обнажила зубы в улыбке, радостно, будто домашняя кошка мяукнула.

Вспорхнуло еѐ »мяу», рассыпалось эхом по лесу. И он встрепенулся, зашумел

листвой, добродушно загомонил, защебетали, зацвиркали пичужки: будут жить,

будут жить, будут жить…

А где-то нам на востоке за виднокраем облегчѐнно вздохнула Зорька, широко

и раскованно улыбнулась, окрасив щѐки румянцем, размашисто шагнула вперѐд.

Исполать новый день!

…А за сотню вѐрст отсюда и за тысячи лет вперѐд на лесной лужайке так же

восхваляли лесные жители, но не приход, а завершение славного дня. Весело и

бодро журчала речушка, лишь на мгновение приостанавливалась, чтобы с

забавным удивлением глянуть на юную яблоньку, что застыла в заводи. Будто

отроковица торопливо шагнула в водицу, подобрав подол, а ветер озорник дунул,

сорвал с неѐ платьице. И замерла девица, прикрыв срам руками-ветвями, не

решается шагнуть. Ярило с Зорькой вечерней уходили в свою опочивальню, и

тянулись за ними, сплетаясь, алая мантия и розовая фата.

Но вдруг вздрогнул воздух, понѐсся рябью на все четыре стороны. И замерли

все: что за невидаль такая? Речушка перестала журчать, а водицу, будто ледком

прихватило. Забыв про стыд, вскинула ручки яблонька, не ведая то ли удивляться,

то ли пужаться.

А в следующее мгновенье как в сказке возникла из воздуха изба, обложенная

поленницами, и прочно уставилась на бережке. Стожок сена, загон, сараюшка пред

избой, а во дворе стоят два человека, мужского и женского рода, у ног их тяжѐлая

рысь одноухая, а рядышком корова с двумя телками, все словно опутаны паутиной

неведомой, сверкающей.

- Уря, уря! - внезапно рванул тишину человек веселым, будто отроческим

смехом. - Мы прибыли! Здесь сядем на века.

А потом человек метнулся к речушке, упал на колени пред ней, зачерпнув

водицы, плеснул себе на лицо и вновь раскатисто счастливо рассмеялся:

- Здравствуй, Яблонька! Тысячу лет тебя не видел!

«Это он мне?- подумала яблонька, вновь прикрывая наготу.- Я ж ещѐ совсем

ребѐнок, какую тысячу лет…»

«Это он мне?- подумала речушка.- Какая же я яблонька. Чудной…»