День Шакала - Фредерик Форсайт

Роллан в десятый раз дочитал текст до конца, вновь вернулся к первой странице. Три оасовца в Риме. Они там, потому что не хотят, чтобы их похитили. Они не хотят, чтобы их похитили, потому что знают секрет.

Роллан иронически улыбнулся. Он не хуже генерала Гибо понимал, что не страх заставил Родина прятаться за спины телохранителей.

Значит, им известен секрет. Какой секрет? Похоже, связанный с каким-то событием в Вене. Столица Австрии упоминалась трижды, хотя сначала Роллан подумал, что Ковальски говорит о Вьене,[21] городке в двадцати километрах к югу от Лиона. Но, возможно, все-таки Вена, а не французский провинциальный городок.

Они встречались в Вене. Затем приехали в Рим и поселились в отеле под охраной, чтобы исключить похищение и последующий допрос, на котором придется выдать секрет. Секрет как-то связан с Веной.

В последовательности событий зияли прорехи. Заполнить их уже не удастся, в три часа ночи ему сообщили, что второго допроса не будет: Ковальски умер. Или из показаний можно выудить что-то еще?

И Роллан начал выписывать слова, вроде бы выпадающие из текста. Клейст, человек по фамилии Клейст. Ковальски, поляк по национальности, произнес это слово правильно, и Роллан, помнящий немецкий с военных лет, записал его как полагается, в отличие от дешифровщика, допустившего ошибку. Но человек ли? А может, место? Он позвонил на коммутатор и попросил найти в телефонном справочнике жителя Вены по фамилии Клейст или место под таким же названием. Ответ поступил через десять минут. Клейсты занимали в справочнике две колонки, все личные телефоны. Кроме того, в справочнике значились частная школа Эвальда Клейста для мальчиков и пансион Клейста на Брукнералле.

Роллан записал оба, но подчеркнул пансион Клейста. Затем продолжил чтение.

Несколько раз Ковальски упоминал какого-то иностранца, к которому питал смешанные чувства. Иногда характеризовал его, как «bon», то есть хороший, в других случаях, как «facheur», то есть зануда. В пять утра полковник Роллан приказал принести ему кассету и магнитофон и целый час вслушивался в звучащие с пленки голоса. Выключив магнитофон, он коротко выругался и, взяв ручку, внес в текст несколько изменений.

Ковальски сказал, что иностранец «blond», блондин, а не «bоn». А слово, сорвавшееся с разбитых губ и записанное как «facheur», в действительности являлось совсем другим словом — «faucheur»,[22] то есть убийца.

Дальнейшее уже не составляло особого труда. Слово «шакал», которое Роллан ранее вычеркивал отовсюду, полагая, что Ковальски называет так людей, схвативших и допрашивавших его, приобрело иной смысл. Оно стало кодовым именем убийцы со светлыми волосами, иностранца, с которым три главаря ОАС встретились в пансионе Клейста в Вене за несколько дней до того, как поселиться в Риме под усиленной охраной.

Теперь Роллан мог объяснить, чем вызвана волна ограблений банков и ювелирных магазинов, сотрясающая Францию в последние восемь недель. Услуги блондина стоили денег. И не вызывало сомнений, какое задание получил он от ОАС, раз речь шла о миллионах франков. Ради пустяка блондина звать бы не стали.

В семь утра Роллан позвонил дежурному и продиктовал срочную депешу в венское отделение СДЭКЭ, нарушив тем самым внутриведомственную договоренность о том, что все дела в Вене ведет бюро R3 (Западная Европа). Затем велел принести все копии протокола допроса Ковальски и запер их в сейф. И сел писать донесение, адресованное только одному человеку, с пометкой «Прочесть лично».

В донесении он коротко упомянул об операции, проведенной по его инициативе, результатом которой стало пленение Ковальски; о приезде экс-легионера в Марсель, куда его заманили ложным известием о болезни близкого ему человека, о действиях агентов Отдела противодействия, допросе и полученном признании. Он также отметил, что в схватке с экс-легионером два агента стали калеками, а он сам, чувствуя, что уйти не удастся, попытался покончить с собой и его пришлось срочно госпитализировать. Именно там, на смертном одре, он во всем и признался.

Далее следовало само признание и пояснения Роллана. Покончив с этим, он помедлил, прежде чем перейти к последнему абзацу, оглядел крыши домов, позолоченных восходящим солнцем. Роллан пользовался репутацией человека — и он знал об этом — который ничего не преувеличивает и никогда не сгущает краски. Поэтому он и задумался, прежде чем вновь склониться над листом бумаги.

«В настоящее время продолжается поиск доказательств существования этого заговора. Однако если расследование подтвердит, что вышесказанное соответствует действительности, приведенный выше план покушения представляет собой, с моей точки зрения, наиболее опасную идею, выношенную террористами в стремлении уничтожить президента Франции. Если таковой план имеется и наемник-иностранец, о котором мы ничего не знаем, кроме кодового имени Шакал, действительно получил задание убить президента Франции и сейчас ведет подготовку покушения, мой долг информировать вас, что, по моему убеждению, положение критическое. Нация в опасности».

Полковник Роллан сам отпечатал донесение, чего не бывало ранее, заклеил конверт, приложил к нему личную печать, надписал адрес и поставил вверху гриф наивысшей степени секретности. Затем сжег черновики и смыл пепел водой в маленькой раковине в углу кабинета.

Вымыл руки и лицо. Вытираясь полотенцем, глянул в зеркало над раковиной. Лицо, которое он увидел, к его великому сожалению, теряло былую привлекательность. Худощавое, столь энергичное в юности и столь импонирующее женщинам в более зрелые годы, оно становилось все более усталым, утомленным. Слишком многое он испытал, слишком много узнал о тех низостях, на кои способен человек в борьбе с себе подобными за выживание. Обманы, хитрости, необходимость посылать людей на смерть или на убийство, на пытки в подвалах или на добывание нужных сведений теми же пытками, раньше времени состарили главу Отдела противодействия. И сейчас он выглядел не на пятьдесят четыре, а на все шестьдесят лет. Глубокие складки от носа к уголкам рта, темные метки под глазами, совершенно белые виски, недавно еще чуть тронутые сединой.

В конце года, сказал он себе, я обязательно должен вырваться из этой круговерти. Лицо печально глянуло на него. Неверие или смирение с неизбежным? Может, лицо знало лучше, чем разум? Уйти после стольких лет просто невозможно. И придется тянуть этот воз до конца своих дней. Сопротивление, тайная полиция, служба безопасности и, наконец, Отдел противодействия. Сколько людей, сколько крови, говорил он лицу в зеркале. И все ради Франции. А помнит ли об этом Франция? Лицо смотрело на него из зеркала и молчало. Потому что они оба знали ответ.

Полковник Роллан вызвал к себе мотоциклиста-посыльного. Попросил принести в кабинет яичницу, рогалики, масло и кофе, на этот раз большую чашку с молоком, а также две таблетки аспирина, чтобы снять головную боль от бессонной ночи. Он отдал посыльному запечатанный конверт, приказав отвезти его по указанному адресу. Намазал рогалик маслом, съел его вместе с яичницей и с чашкой кофе подошел к окну, обращенному к центру Парижа. Вдали он мог различить шпили Нотр-Дам и, в жарком утреннем мареве, повисшем над Сеной, вершину Эйфелевой башни. Рабочий день, 11 августа, уже вступил в свои права, часы показывали начало десятого, и многие, возможно, успели ругнуть мотоциклиста в черном комбинезоне, в реве сирены лавирующего между автомобилями. Мчался он в Министерство внутренних дел.

Удастся ли предотвратить угрозу, о которой говорится в депеше, лежащей сейчас в кармане мотоциклиста? — думал полковник Роллан. От этого будет зависеть, сохранит ли он работу, с которой собирался уйти на пенсию в конце года.

Глава 9

Тем же утром, но чуть позже министр внутренних дел Франции сидел за своим столом и мрачно обозревал в окно залитый солнцем круглый двор и украшенные гербами Франции кованые ворота, выходящие на площадь Бово, куда вливались потоки транспорта с Фобур Сен-Оноре и проспекта Мариньи и обтекали полицейского, регулирующего их движение с возвышения в центре площади.

С двух других магистралей, проспекта Миромениль и улицы Соссэ, машины врывались на площадь по свистку регулировщика, пересекали ее и исчезали среди домов. А он, казалось, играл с пятью транспортными потоками, как матадор играет с быком, спокойно, уверенно, с достоинством и мастерством. Роже Фрей завидовал решительности, с которой регулировщик выполнял порученное ему дело.

У ворот министерства два жандарма также наблюдали, как их коллега в центре площади ловко управляется с полчищами машин. За их спинами висели автоматы, и они смотрели на мир сквозь решетку двойных ворот, защищенные от потусторонней суеты, уверенные в том, что жалованье, карьера, место работы под теплым августовским солнцем всегда останутся при них. Министр завидовал и им, простоте их жизни и незатейливости честолюбивых замыслов.