Золотая лихорадка - Ю Мири

Поднявшись на второй этаж, подросток подошёл к комнате брата и открыл дверь. Брат лежал на спине с открытыми глазами. Он лежал так тихо, что подросток забеспокоился, дышит ли он. Подросток почувствовал, как из-за молчания брата его сердце сжимается и даёт перебои.

— Что с тобой? — гаркнул он. От этого его самого качнуло, и он не упал только потому, что держался за ручку двери.

— Проснулся, — долетел с кровати голос Коки и растаял в тишине.

— Когда? — У подростка с трудом повернулся язык спросить это.

Коки смотрел прямо в глаза подростку, и в этом взгляде была пугающая сила.

— Спокойной ночи, — буркнул подросток и закрыл дверь. Ему вдруг стало тревожно: а запер ли он дверь в подполье? Он снова спустился. Так и есть, дверь оказалась не заперта. Стоило ему войти, как ноги перестали слушаться и он сел на голый матрац без простыни и подушки. Часы в изголовье кровати показывали без пяти пять. Сон свалил его быстрее, чем он успел улечься.

Когда он посмотрел на часы, было семь. Он протянул руку к беспроводной телефонной трубке на прикроватном столике и набрал номер Кёко. В нос ударил пропитавший матрац запах отцовского пота и одеколона, который во сне не чувствовался. Кёко в этот день работала в кафе в утреннюю смену и никак не соглашалась прийти. Чтобы убедить её, потребовалось так много времени, что подросток уже стал нервничать. Обычно в таких случаях он начинал орать и бросал трубку, но теперь он упрашивал и сам злился на себя за это, но всё равно Кёко была ему нужна, и не только потому, что он нуждался в её помощи, его прямо-таки доводила навязчивая мысль о том, что он должен непременно увидеть Кёко. Вздохнув, она сказала, что через час, наверное, сможет уйти с работы, и положила трубку. Подросток встал на кровати и обвёл взглядом комнату проверяя, не заметно ли чего-нибудь необычного, потом он зажмурился и, моля о том, чтобы ничего на самом деле не случилось, медленно открыл глаза. Взгляд его впился в середину персидского ковра, где каждая линия узора извивалась, точно змея. Прогоняя из головы видение: ковёр вздыбился над полом под действием ужасной трупной вони, он придумал один способ сделать так, чтобы ничего не было заметно. Надо будет залить потайной люк в полу бетоном, а сверху настелить паркет. Но он тут же отказался от этой мысли, сообразив, что для этого пришлось бы впустить в помещение посторонних.

Подросток встал по-собачьи на четвереньки и, уткнувшись носом в ковёр, обнюхал его. Странный запах, который не был ни запахом крови, ни запахом рвоты, заставил его отпрянуть. Ощутив влагу на руках и коленях, он встал и посмотрел: там были пятна красного цвета. Приглядевшись получше, он увидел, что бежевое поле ковра было забрызгано кровью и красно-коричневый узор тоже пропитался ею. Достав из шкафа несколько простыней, он расстелил их на ковре и попробовал прижать посильнее. Прямо у него на глазах простыни становились красными от крови. Он сложил их вдвое и стал похлопывать сверху — две простыни пропитались красным. Подросток расстелил ещё одну простыню и стал ходить по ней, втаптывая в ворс, — простыня покрылась отпечатками его ног. Этот ковёр надо уничтожить! Он комом засунул простыни под кровать и, удостоверившись, что его ступни не оставляют на полу следов, пошёл в ванную.

Когда он попросил Кёко приходить каждый день в качестве экономки, она долго отказывалась, но поскольку он был настойчив, то ей ничего не оставалось, как согласиться. Коки, которому подросток велел подобрать красивую спокойную мелодию к приходу Кёко, исполнял «Игру воды» Равеля.

— А твой отец?

— Он здесь редко бывает, так что встречаться с ним ты не будешь. Он живёт в квартире, с любовницей. А сейчас он вообще в Корее, — уверенно проговорил подросток и улыбнулся.

Кёко ещё до этого разговора считала, что Хидэтомо не согласится взять её экономкой. Истинные обстоятельства самоубийства её отца остались невыясненными, но, судя по словам управляющего Хаяси, который намекал на причастность к этому Хидэтомо, можно предположить, что отец покончил с собой после строгого нагоняя от директора. Даже если этого не было, невозможно представить себе, что Хидэтомо возьмёт экономкой к себе в дом дочь повесившегося сотрудника. Но если всё было именно так, то не странно ли, что сама она встречается с сыном человека, который довёл её отца до самоубийства? Кёко хотелось бы когда-нибудь спросить у подростка, что он знает о причине смерти её отца.

— Есть только одна проблема: брат Коки иногда может приставать. Но, что бы он ни сделал, что бы ни сказал тебе, ты его не слушай, — быстро проговорил подросток.

— Глупости! — рассмеялась Кёко, запрокинув голову, но тут же вспомнила, что, когда она присела в прихожей, перед тем как туда зашёл подросток, Коки обнял её сзади и так крепко схватил за грудь, что она готова была закричать.

— Что он мне сделает, такой-то?

В тот же миг, как она произнесла «такой-то», она об этом пожалела. Поскольку она росла в приюте, ограждённом от влияний внешнего мира, подросток воображал её не знающим жизни чистым существом, но он заблуждался. Приютское воспитание состояло в том, что сердце постоянно обтёсывала шершавая, как напильник, реальность, и дальнейшая её жизнь тоже будет такой.

Дети, потерявшие родителей или брошенные ими, долгое время проводили вместе в стенах приюта и, конечно, мучили друг друга гораздо более жестоко, чем это бывает в обычных школах. Кёко тоже пришлось испытать самые разные издевательства: с неё стаскивали трусы и раздвигали ноги, прятали её тапки и физкультурную форму, хватали за волосы и прижимали лицом к стене. Когда она перешла в среднюю школу, то ежедневно и ежечасно ей приходилось придумывать, как убежать от мальчишек, и на это тратились все её нервы. Если они всё же ловили её, то приставали, лапали, а страшнее всего было, когда в рот совали пенис. Если она сопротивлялась, крепко сжимая зубы, то ей жестоко мяли груди и били, пока она не расцепит челюсти, так что в конце концов она перестала противиться и сразу открывала рот сама. Даже теперь, если на этих тайных воспоминаниях появлялась трещинка, то сразу текла кровь и становилось больно, хотелось выбросить себя куда-нибудь. Об этой жестокой ране, которая отказывалась исцеляться временем, ей когда-нибудь нужно будет рассказать ему, но не теперь. Кёко стала вслушиваться в ноктюрн Шопена, это была уже четвёртая вещь из сыгранных. А он слушает? На его лице, кроме усталости, ничего не отражалось, а из горла вырывался странный клёкот, похожий на голубиный. Кёко страдала страхом высоты, и когда она смотрела сверху вниз, то цепенела, по ногам бежали мурашки. Но когда она смотрела в лицо подростку, то ей порой, наоборот, хотелось броситься с высоты. Возможно, её и притягивало к нему это знобящее чувство совершаемого при жизни двойного самоубийства.[8]

— Насчёт брата Коки обещаешь?

Уловив в голосе подростка немного теплоты, Кёко кивнула.

Выйдя на станции Каннай и спустившись по лестнице, он почувствовал, что кроссовки сами несут его, отталкиваясь от тротуара, и он бегом бросился к переходу, где светофор уже мигал. Улица Исэдзаки, залитая летним солнцем, отпечаталась в глазах подростка как чёткая и дающая ощущение объёма картинка «хайвижен» на телеэкране высокого качества. У старика, который подметал асфальт перед часовым магазином, подросток спросил:

— Здесь можно поблизости купить домашний алтарь?

Старик закашлялся и хриплым голосом ответил:

— Там, через улицу, в Ногэ есть несколько магазинов.

Подросток скользил взглядом по выставленным в витринах алтарям и другим предметам для отправления буддийского культа, а в третий по счёту магазин зашёл; над ним висела вывеска с серебряными иероглифами «Рэйдзюдо» — «Чётки». Автоматическая дверь открылась, и одетый в белую сорочку с полосатым сине-белым галстуком продавец, который протирал и расставлял алтари, на мгновение поднял глаза на подростка, однако тут же снова углубился в работу. Подросток прошёл в торговый зал, разглядывая алтари, расставленные по порядку, от высоких, выше его роста, до не достигающих и полуметра. Хотя в сумочке у пояса лежало около шестисот тысяч иен, он знал, что очень высокий алтарь не поместится на втором этаже «Золотого терема», и хотел выбрать алтарь пусть маленький, но благородный, под стать бабушке Сигэ. В одном из алтарей ему почудилось мелькнувшее отражение лица бабушки Сигэ, и он посмотрел на ценник: двести семьдесят пять тысяч иен. Подросток подошёл к продавцу:

— Мне, пожалуйста, алтарь!

— Алтарь? Приди с кем-нибудь из домашних, с мамой или с отцом.

— Что вы имеете в виду?

— Надо посоветоваться с членами семьи, это не то что купить игровую приставку к компьютеру.

«Может, у него задание на лето — узнать про буддийские алтари?» — думал продавец, который никак не предполагал, что стоящий перед ним ребёнок пришёл сделать покупку.