Можете звать меня Татьяной - Наталья Арбузова

В последний час

В последний пляс

Пустился Макферсон.

Анна Болейн сказала у плахи: «Я прошу прощенья за свои грехи у господа бога, у всемилостивейшего короля и у народа Англии». А наш Иван Грозный сватался к Елизавете Первой, ее дочери. Соображайте время. Кстати, наш Ельцин, уходя, с экрана попросил прощенья у народа за причиненные ему страданья. Было за что просить, и Анне Болейн, и нашему Ельцину. Не знаю как Анне Болейн, но Ельцину за искреннее раскаянье семь грехов простится. Не ждите от меня связной речи – слишком взволнована. Я же предупредила:

В огороде бузина,

У Киеве дядька.

Татьяна разваривала с киевлянами. Они ей: «Мы на работе общаемся по-русски, а документы пишем по-украински». – «Вам самим-то не смешно?» Двадцать лет назад Татьянина знакомка, академик медицины, родом с Украины, женщина неописуемой красоты, что плавала в плоскодонке по реке Суле, маша одним веслом направо и налево – поехала в Киев погостить у сестры. Сестра с мужем при первой же встрече стали толкать националистические речи. Гостья послушала пять минут и оборвала их: «Поддерживаете? поддерживайте, ваше право. Но передо мной-то вы зачем устроили этот спектакль? уж я-то знаю, что вы думали всю жизнь». Те сразу осеклись. Заметьте: в смятении чувств я то обращаюсь к разуму читателя от своего лица, то от Татьяниного. Это Апполинер так писал, у него научилась. Но мы с Татьяной одно целое. Просто имя ее – лишняя степень свободы для меня. Так нас и принимайте. Упоминать же поименно порой вовсе неизвестных людей научилась ни много ни мало у Данте Алигьери.

Вспоминали мы тут Англию. Уж англичане-то понимают, что для нас значит Крым. У них в Лондоне стоит памятник ихним погибшим при осаде Севастополя. Этот стратегически лакомый кусочек, ключ к проливам Босфор и Дарданеллы, всегда всем хотелось иметь. И мы, несчастные, вынуждены были по милости Никиты Сергеича Хрущева, арендовать Севастополь у Украины – курам на смех. Смешные балы дворянского собрания в Москве девяностых годов субсидировались из Севастополя черноморским флотом. Господа офицеры приезжали танцевать. Дворянский Севастополь! он так и остался у меня в памяти.

Дворянство малороссийское всегда говорило по-русски. И родители Гоголя, и Иван Иваныч с Иваном Никифорычем, и даже старосветские помещики. (Бог не даст такого попущенья…) В церковной книге по-русски записано: «У помещика Яновского родился сын Николай». Позднее этот Николай стал именоваться Гоголь-Яновским, позже просто Гоголем. Считал себя русским. И какой же русский не любит быстрой езды? Да разве найдется на свете такая сила, которая бы пересилила русскую силу? Во дни Турбиных гетман Скоропадский не знал украинского языка, адъютанты его не знали и все его офицеры тоже. Когда же профессоров киевского университета принудили читать лекции по- украински, это был тихий ужас.

Существовали понятия Великороссия и Малороссия. Цари писались «царь Великия, Малыя и Белыя Руси. Большевики Великороссию как таковую похерили, а Россию обкорнали. Границы провели недолго думая. Им бы всё ездить в бронепоезде да сидеть вцепившись в Смольном. Мне, Татьяне, только что сказали хуже меня говорящие по-украински киевляне: «В чужой монастырь со своим уставом не ходят». Они же признали, что я говорю по-украински без акцента. Извините, это наш монастырь. Киев всегда был нашей общей святыней. Алексей Степаныч Хомяков торжественно вещал:

Вы откуда, богомольцы,

Собралися на поклон?

Я от Ладоги холодной.

Я от синих волн Невы.

Я от Камы многоводной.

Я от матушки Москвы.

Слава, Днепр, седые волны!

Слава, Киев, чудный град!

Мой дед составил биографию Алексея Степаныча Хомякова. Я в детстве сушила цветы на страницах этих внушительных стихов. Я, Татьяна, дружила с графом Николай Николаичем Бобринским, правнуком Алексея Степаныча Хомякова, прямым потомком Екатерины Великой. Сиживала у него в гостях в библиотеке МГУ на Моховой. Не мне воевать с вами, малороссы.

Бывали у нас войны лишние, напрасные, не стану отрицать очевидного. На сопках Манчжурии:

Нет, никогда я не увижу вас.

Я буду жить в тоске глубокой

Вдали от милых глаз.

Подвиги на пустом месте:

Сами взорвали «Корейца»,

Нами потоплен «Варяг».

Была финская война – захотелось отодвинуть границу от Питера. Принимай нас, Суоми-красавица. Стукнулись об линию Маннергейма, полковника российской императорской лейб-гвардии, знавшего эти места как свои пять пальцев. И в Питере же, когда смерть стояла рядом, Анна Андревна Ахматова возвысила свой трагический голос:

Мы знаем, что нынче лежит на весах

И что совершается ныне.

Час мужества пробил на наших часах,

И мужество нас не покинет.

Не страшно под вражьими пулями лечь,

Не горько остаться без крова,

Но мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

А с ней до семи лет мать разговаривала только по-французски. Семья была небогата, и девочку готовили в гувернантки.

Ему, великому русскому слову, служу я, Татьяна, не за страх, а за совесть. Ему отдам последние силенки. И я понимаю тех донецких-луганских, коих бьют, когда они попадают в руки украинских силовиков. «А, так ты еще по-кацапски розмовляешь?» Заставляют петь украинский гимн и кричать «хай живе незалежна Украина». Мы же отправляем самолетом из мучимой Новороссии женщин и детей на Дальний Восток, где на каждого русского приходится по двадцать китайцев. Вернемся когда к дешевизне и будет побольше мужчин, авось либо пробьется вытравленное хорошее семя. Какой из нашего родного хохла европеец? и смех и грех. У них уже новая междоусобица: Киев-Днепропетровск, Порошенко-Коломойский. В НАТО им рановато – туда пускают лишь тех, у кого внутри нет вооруженных конфликтов. Зашумело Гуляй-Поле по всей Украине. Переведи меня через майдан.

Ну, а если Европа, то пусть она будет

Как иззябшая лужа жалка и мелка.

Взвалить себе на плечи нацистскую Украину – мало чести. Уж лучше поладить с Россией. Кто-то из наших императоров, не то Александр Второй, не то Третий, говаривал: «У России не может быть друзей, она слишком велика». И теперь, когда от нее столько отстригли, она всё еще велика. Ольга Бергольц в те сороковые-роковые написала: «Русский народ выиграл войну своей привычкой к лишениям». Вечные мы лишенцы. Выдержим, выдюжим. А помрем – так сквозь землю прорастем. Всё, выговорилась. Не судите строго неразумную Татьяну. Писано в тяжелый март 2015ого года.

Вызываю огонь на себя

Хорошим или плохим человеком была Татьяна, пока как-то еще участвовала в общественной жизни, судить не мне, но вам. А вот что у ней рано обнаружился редкостный дар восстанавливать против себя людей, так это точно. Зависть? завидовать было нечему, такое предположенье сразу отметаем. Непохожесть – да, непохожесть явно присутствовала. Влетало ей по делу и не по делу. Думая о своем, она прилежно глядела в рот учительнице истории, очень полной офицерской жене по прозванию корова Хатор. Та говорила мрачно: «Чего смотрищь? ждешь, когда ошибусь?» Таня, полсекунды подумав, куда лучше девать глаза, устремляла их на кончик указки. Горе-злочастие, привязавшееся к Таниной семье много раньше ее рожденья, уделило и ей изрядную долю. Многоликое мировое зло то и дело высовывало свои рожки рядом с нею. А защитной энергетической оболочки у ней, похоже, вовсе не было. С ее незаросшей толком макушки энергия утекала, точно с острия громоотвода. Соси не хочу. Мало что оставалось-доставалось ей самой. «Акка Кнебекайзе! Акка Кнебекайзе! белый отстает». – «Скажите белому, что лететь быстро легче, чем лететь медленно». – «Акка Кнебекайзе! Акка Кнебекайзе! белый падает». – «Скажите белому, что лететь высоко легче, чем лететь низко». И как-то интуитивно Татьяна нащупывала траекторию. Летела за стаей, к которой, вообще говоря, не принадлежала.

Когда готовила раннюю докторскую, времени практически не было. Бегала по урокам, поднимая сыновей, выплачивая за кооператив. Тогда еще жили без компьютеров, нужно было аккуратно заклеить опечатки перед ксероксом. Партсекретарша факультета Тамара Приструнилина загоняла Татьяну на политзанятие и не ленилась посидеть рядом, следя, чтоб не стригла из ненужного печатного текста букв и не клеила в единственный экземпляр диссертации, а слушала с тщанием. Дождавшись, когда мучительница отвернется, Татьяна вместе с папкой как коза влезала в аудитории на ряд выше. Но Тамара тут же свистящим шепотом: «Виноградова! кончайте стричь! вы мешаете своим шумом выступающему». Татьяна убирала ножницы в деревянный пенал (косметичек еще не было), доставала линейку и бритву. Бесшумно вырезала буковки и целые слова, клеила пристающие к пальцам фрагменты. Мучительница покидала в бешенстве аудиторию. В девяностом первом году Татьяна встретила Тамару Приструнилину в коридоре и простодушно спросила: «Вы уже сдали партбилет? все сдают». – «Я не член партии, товарищ Виноградова», - отвечала та. И надолго исчезла.