Король в Желтом - Роберт Уильям Чамберс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Слова замерли у него на устах, а веки опустились.
Кошка тоже уснула, положив голову на отощавший бок и расслабив лапы.
II
– Какая удача, – сказал Северн, садясь и потягиваясь, – что мы пропустили время обеда, ибо на ужин я предложу лишь то, что можно купить за один серебряный франк.
Кошка на его коленях встала, выгнула спину, зевнула и посмотрела на него.
– Чем мы себя побалуем? Жареным цыпленком с салатом? Нет? Может, ты предпочитаешь говядину? Конечно. Мне же по вкусу хлеб и яйцо. Перейдем к винам. Лучше молоко? Хорошо. А я выпью воды из колодца. – Северн указал на ведро в раковине.
Надев шляпу, он вышел из комнаты. Кошка провожала его до порога, а после того как дверь закрылась, села, обнюхивая щели и поводя ухом при каждом скрипе безумно старого здания.
Хлопнула дверь внизу. Кошка насторожилась в сомнениях и встревоженно подняла уши, затем резко встала, дернув хвостом, и принялась бесшумно бродить по студии. Чихнув у банки со скипидаром, она бросилась к столу, запрыгнула на него и, внимательно изучив валик красного модельного воска, вернулась к двери. Усевшись, она устремила взгляд к щели над порогом и замяукала, тихо и жалобно.
Вернувшись, Северн, казалось, был мрачнее тучи, но кошка демонстративно весело стала кружиться у его ног. Она терлась своим тощим тельцем о брюки художника, вскидывала голову к его ладони и мурлыкала, пока не сорвала голос.
Северн положил на стол кусок мяса, завернутый в коричневую бумагу, а затем перочинным ножом разрезал его на куски. Отыскал бутылку молока, купленную во время ангины, и налил его в блюдечко, стоявшее у камина.
Кошка припала к нему, одновременно мурча и лакая.
Северн сварил яйцо и съел его с кусочком хлеба, глядя, как она расправляется с нарезанным мясом. Закончив ужинать, художник налил себе воды из ведра в раковине и, утолив жажду, взял кошку к себе на колени. Она тотчас свернулась в клубок и начала умываться. Он снова заговорил, гладя ее всякий раз, когда хотел подчеркнуть свои слова:
– Кошка, я узнал, где живет твоя хозяйка. Совсем недалеко – под этой же протекающей крышей, но в северном крыле, которое я считал заброшенным. Мне рассказал привратник. К счастью, этим вечером он почти трезв. Мясник с рю де Сен, где я купил говядины, знает тебя, а старый Кабэн, пекарь, описал с убийственным сарказмом. Они рассказывают о твоей хозяйке ужасные вещи, но я не хочу им верить. Говорят, она ленива, тщеславна и любит наслаждения. Говорят, она ветрена и безрассудна. Крохотный скульптор с первого этажа, что покупал булочки у старого Кабэна, этим вечером впервые заговорил со мной, хотя мы всегда раскланивались. Он сказал, она добра и прекрасна внешне. Они встретились лишь однажды, и он не знает ее имени. Я горячо поблагодарил его, даже не знаю почему. Кабэн заметил: «На эту проклятую улицу четыре ветра приносят всякое зло». Скульптор смутился, но, когда вышел на улицу с булочками в руках, повторил: «Уверен, месье, она столь же добра, сколь прекрасна».
Кошка закончила умываться, а затем, легко спрыгнув на пол, подошла к двери и принюхалась.
Северн опустился перед ней на колени, расстегнул подвязку и, с минуту подержав ее на ладони, продолжил:
– Я вижу надпись, выгравированную на серебряной застежке под пряжкой. Имя очень красивое – Сильвия Эльвен. Сильвия – женское имя, а Эльвен – это город. В Париже, в нашем квартале, особенно на улице Четырех Ветров, имена устаревают и забываются, как моды прошлых сезонов. Я помню маленький Эльвен, где однажды встретил судьбу. Какой жестокой она была! Знаешь, как ее звали в тех краях? Сильвия.
Он отложил подвязку и поднялся, глядя на кошку, распластавшуюся у двери.
– Название Эльвен очаровывает меня и напоминает о лугах и прозрачных реках. Имя Сильвия тревожит будто аромат увядших цветов.
Кошка мяукнула.
– Да, да, – ласково сказал он, – я верну тебя ей. Твоя Сильвия – вовсе не моя. Мир огромен и многие бывали в Эльвене. Хотя среди тьмы, грязи и нищеты Парижа, среди печальных теней нашего древнего дома эти имена звучат для меня музыкой.
Он взял кошку на руки и по безмолвному коридору направился к лестнице. Спустился на пять пролетов, пересек залитый лунным светом двор и прошел мимо комнат крохотного скульптора. Шагнув в ворота северного крыла, поднялся по изъеденной червями лестнице и остановился у закрытой двери. Долго стучал, слыша какой-то шорох с той стороны. Дверь открылась, и он вошел. В комнате было темно. Стоило ему шагнуть за порог, как кошка выпрыгнула из рук и растворилась в тенях. Он долго прислушивался, но не уловил ни малейшего звука. Тишина оглушала. Чиркнув спичкой, он огляделся по сторонам. Сбоку стоял стол со свечой в позолоченном подсвечнике. Северн зажег ее и осмотрел комнату. Она была огромной, а портьеры на окнах – тяжелыми от вышивки. Над камином возвышалась резная полка, серая от золы. В алькове, у утопленного в стене окна, стояла кровать, и простыни, мягкие и изысканные, как кружева, струились по паркету. Северн поднял свечу над головой и подобрал с пола носовой платок, все еще источавший слабый аромат. Затем шагнул к окнам и взглянул на кушетку неподалеку: на спинке лежала смятая ночная сорочка, на подушках – кружевное белье, тонкое, как паучьи сети, и длинные, сброшенные в спешке перчатки. Ниже – чулки, остроносые туфельки и одна розовая шелковая подвязка с дивным узором и серебряной пряжкой. В смятении он шагнул к алькову и распахнул тяжелые шторы над кроватью. Пламя свечи затрепетало, и глаза Северна встретились с другими, широко распахнутыми, смеющимися. Волосы, тяжелые, как золото, вспыхнули на свету.
Она была белой как снег и все же не бледнее его. Ее взгляд казался безмятежным как у ребенка, но он смотрел на нее, содрогаясь от ужаса. Свеча мерцала в его руке.
Наконец он прошептал:
– Сильвия, это я.
И снова:
– Это я.
Затем, зная, что она мертва, поцеловал ее в губы.
Всю ночь кошка мурлыкала у него на коленях, вбирала и выпускала когти, пока небо над улицей Четырех Ветров не побледнело.
Улица Первого Снаряда
Будь веселей! Минует темный час,
Нам новая луна за все воздаст:
Взгляни, уходит старая с небес,
От
