Новый Мир ( № 9 2013) - Новый Мир Новый Мир

ещё, что из лагерной фени

карбида с ферритом узор

 его возникает, как феникс,

когда умирает костёр;

что враг-углерод, как лазутчик,

в ферриты вползти норовит,

чтоб терру корней и колючек

понять изнутри, как термит;

что сам он — из черни да в князи и вязи,

и даже не сам, а ножны

с черeном , но кровные связи

меж ними отнюдь не нежны:

он так ненавидит мезузу

за то, что похожи и нет,

как люстра в ночи — на медузу,

когда в ней шевелится свет…

                                                       4

Как в рыбах их жалюзи-жабры,

так в ножнах вращается лязг,

но разве ножны — не хиджабы?..

Не дамское дело, Дамаск!

Путём на Дамаск через Калку

подался, как Савл, харалуг …

Но компас вращает скакалку,

чтоб Севером выпрыгнул Юг…

…Он с виду, как мачо, брутален,

когда выкрикает — мочи!..

А всё потому, что царь-Калин

брал Киев, а не Кубачи…

                                                      5

…Он был одиноким, как Север,

а рвётся «за Юг» из ножон…

Не он помутился, а сервер,

куда весь узор подключён…

(Из проволочек, как из ниток

ковра, набирается наш

Верховного Разума слиток,

размером с могучий этаж.)

Он тоже из проволок сварен,

спиралью закрученных, чтоб,

как степи — монголо-татарин,

он горы включал , как лэп-топ,  

и мог бы быстрее морганья

в пустыню слетать, как iPhone,

к тем пальмам, где в фата-моргане

дубайский запутался фон…

                                                      6

Он грезил об имени… Дага ,

но это в Европе… А жар

диктует другое… Однако

и жаркое ж имя — киджар!

Ведь имя — такая же карма,

как пряжка на поясе в рай…

Он стал откликаться на кама ,

узор его — на мархарай .

Но есть ещё имя второе :

любовное имя… Оно —

как будто звезда для героя,

и полному счастью равно.

Оно долгожданно, как Мекка,

ему — от визирей и лял

до Лермонтова и абрека — 

его почти каждый давал…

Но есть ещё третье … И третье

он выучил чётко, точь-в-точь

как знают все кости в скелете

студенты в зачётную ночь.

Им не поторгуешь на вынос,

его прижимают к нутру;

его ни ковру он не выдаст

узорному, ни ЦРУ.

Он имя последнее это

так спрячет, как прячут скелет

в шкафу; как медали у деда

и чёрный его пистолет;

как прячет убийца перчатки

и гроб опускается, чья

поверхность хранит отпечатки

для базы инобытия …

Библиотека

Краснящих Андрей Петрович родился 6 февраля 1970 года в Полтаве

Краснящих Андрей Петрович родился 6 февраля 1970 года в Полтаве. Окончил Харьковский государственный университет, кандидат филологических наук, доцент кафедры истории зарубежной литературы и классической филологии. Автор книг «Украинский Нострадамус» (2005), «Харьков в зеркале мировой литературы» (2007; совместно с К. Беляевым), сборника рассказов «Парк культуры и отдыха» (2008; шорт-лист премии Андрея Белого). Публиковался в альманахах «Вавилон», «Фигуры речи», «Абзац», журналах «Новый мир», «Искусство кино», «Новая Юность», «Наш» и др. Сооснователь и соредактор литературного журнала «©оюз Писателей». Живет в Харькове. В «Новом мире» (2012, № 12) был опубликован рассказ «Антиантибиблиотека-2».

АНТИБИБЛИОТЕКА

Я все думаю, в чем смысл этой истории. Что я должен был понять перед тем, как раскрошил книжную полку подвернувшимися или — не помню — подготовленными гантелями? Какая-такая связь между моими мыслями и моей книжной полкой, между полкой и книгами на ней? Что мне помешало принять предложенный мной же порядок в расстановке книг? И главное: когда хаос успел перегруппироваться и превратиться в систему? В среду? В четверг? В пятницу? Или еще в понедельник?

И почему меня не устраивает объяснение «а черт его знает»? Неужели всю мораль моего приключения можно уложить в парадокс, что бессмыслица требует большего смысла, чем порядок? Или что глупо играть в антибога и выдумывать антибиблиотеку?

Да вот и тон, который я никак не могу подобрать для своего сюжета, — колебания между предельной ясностью сознания и полусонными недоговорками, — все не то, не то. Как будто чувствую, что решился высказаться о том, что непременно потеряет в словах. Разрезать бы сюжет бритвой Оккама: не умничай! — и останутся только слабые шурупы и четыре дырки в стене.

Книги никогда не помещаются в одном шкафу: они лежат на полу, всовываются в не предназначенные для них щели, прячутся в гардероб или шифоньер, втискиваются туда, где уже нет места ничему. Когда перестаешь их искать, самое время купить новую книжную полку.

Я позвал единственное живое существо, кроме меня, в этом сюжете — соседа Анатолия с электродрелью. Пока он вешал полку, я узнал, что дюбеля называются чопиками. Теперь не было никакой сверхзадачи: надо было просто расставить книги. Но как раз на этом я и споткнулся. По алфавиту в домашних условиях ставить книги глупо, можно по периодам, но я решил отказаться от любой системы. Любая система — это ненужный мне смысл. Почему Фаулз должен соседствовать с Карпентьером? Ведь это же гадко: я захочу взять Карпентьера и увижу Фаулза, и обязательно подумаю, что в «Весне Священной» должно быть что-то от «Волхва», и начну искать это что-то. А если рядом еще и Апдайк?

Контекст отвратителен, в идеале каждая книга должна стоять на своей отдельной полке. Вся квартира в книжных полках, и на каждой по одной книге — вот чего я хотел тогда, когда думал о расстановке книг. Но уже через минуту я отказался от этой мысли: а иерархия? Должен ли Пруст стоять выше Мамардашвили? Или ниже? Опять же Библия: по разным причинам она не может находиться ни на верхней, ни на нижней, ни на средней полке, а не поставить ее никуда — это тоже позиция. Да, ерунда.  А собрания сочинений? Одинаково мутило и от консерватизма сверху вниз, и от маньеризма снизу вверх, но и вперемешку смотрелось бы авангардно. К тому же я мог рассчитывать только на одну полку.

Я подумал, что если не придавать книгам значения, то расставлять можно как попало. Вот Бубер, он будет первым, я его не читал. Вот Эко, он будет вторым, я его читал. Дело мастера боится, как сказал сосед Анатолий. Между Кафкой и Голсуорси я почитал Чулкова. «Александру мерещился тот яркий солнечный день, когда он с королем прусским въезжал торжественно в Дрезден при радостных криках саксонцев; он вспоминал, как он гулял по Дрездену и толпа теснилась вокруг него, и потом — эти мучительные воспоминания о Люценских полях, куда явился Наполеон с новой армией, заявив, что он теперь открывает…».

И так далее, всего страницы полторы. Прочитанное вдохновляло. Чулков никому не мешал, и я подумал, что больше его читать не стану.