Новый Мир ( № 9 2013) - Новый Мир Новый Мир

— Женя! Ты твердишь бессмысленно. Разбивай на слова, проговаривай, переводи про себя. Read! And! Write! Все сначала! Once more.

Я начинал топик с начала, но на проклятом месте мой рот сам собой выплевывал «ri dand write». Я злился на сестру за то, что она не умеет рисовать, но любит читать и писать. Я ненавидел Евгению Жоржевну, свою любимицу, за непонимание, вдруг омрачившее наши светские английские отношения.

В итоге Евгения Жоржевна вкатила мне первую в жизни британскую пару. Сестре я припомнил ее вечером — устроил потасовку и скомкал тетрадь по химии. Мы бились насмерть.

…В старших классах у меня появился страх. Неужели я совсем не люблю ее? — спрашивал я себя. Прислушивался, и сердце сжималось в кроличье, выдавая пустоту внутри.

Это было тем более страшно, что, начиная со стихотворения «Я давно ждала братишку», исполненного ею в садике в день выписки нас с мамой из роддома, до последнего шарнирного солдатика, купленного мне на куцую стипендию, она была идеальной сестрой.

Мы сражались с раннего детства. Мои глумливые автографы появлялись на страницах с ее домашками раньше, чем оценки учителей. И сейчас, при свете плетеной кухонной лампы можно разглядеть шрам, оставленный мной на ее лбу.

Ее хитрые подружки из медухи, построив мне глаза, лукаво сталкивали нас и, закинув на подлокотник кресла оголенные ноги в капронках, наслаждались шоу.

— А ну-ка, махла! Ну, маленечко! Вы так прикольно деретесь!

Мне было 12, ей 17. Я был идиот выше ее на полголовы и тяжелее на десяток кило.

В разборах родители принимали ее сторону. Я забивался в угол и мрачно думал, что я не родной, что меня любят меньше. Но уже тогда, самой изнанкой существа, ее исподним, я начинал чувствовать и опасаться, что это неправда.

Следующим страхом, который сграбастал меня в свои синюшные лапы в универе, был другой — мои родители никогда не любили сестру.

С самого начала они хотели мальчика. Меня. На фотографии в Алуште, куда мы ездили в отпуск, я стою между родителями, а сестра в коротеньком платье отдельно, глядя в небо. Если бы первым родился я, ее могло не быть. Я был их надеждой, она — в лучшем случае утешением.

Маленькая, с мешковатой фигурой и неразвитой грудью, с мягким слабым лицом, лишенным какой-либо жесткости, отпечатка личности, она не пользовалась популярностью в классе и медучилище, куда родители отдали ее в расчете на связи отца. В итоге она вышла замуж за первого позвавшего, впервые проявив строптивость — родителям не нравился носатый кандидат с длинными руками и ногами, непутевый сын подполковника местной воинской части.

Врун, матершинник, оторви и выбрось, он по-своему привязался к ней, по-своему любил. Хотя и изменял направо и налево, привозя из командировок «боевые награды» — парафраз достижений своего воинского папашки, — которые объяснял обострением прошлых болячек.

Вадим быстро выявил слабое место сестры — способность к состраданию и всепрощению, и умело объездил эту черту. Как смирную лошадь, ждущую, пока на нее наденут седло и сунут в зубы трензель.

Мне было 13, когда он вполушутку обещал переломать мне руки, если я трону сестру пальцем. Мне было стыдно. Мысль о том, что меня запугивает человек, не являющийся членом семьи, била как хлыст. Сестре тоже стало неловко, хотя в ее глазах впервые зажглась тихая радость женщины, которую кто-то готов защитить.

Мы подрались пару раз, просто для того, чтобы доказать самим себе, что для нас ничего не изменилось, но это было уже театральным актом, ритуальным жестом, после чего навсегда забросили это дело, окончательно повзрослев.

— Главное, не бей в живот, — сказала она и несмело улыбнулась.

Это одно из самых пламенеющих стыдом мгновений моей жизни. В нем соединились чувство сильного, которого просит слабая, и сознание того, что моя сестра совершенно и враз отдалилась от меня, от игр в «Марио», детских войн, походов за грибами. Навсегда отгородилась фатой и пологом, за которым свершается таинство.

Меж тем беременности кончались ничем.

Мы ездили с Вадимом стрелять по банкам из карабина. Были в деревне, где я впервые повел трактор и сел на лошадь. Помню болотные сапоги, которые можно было натянуть до шеи, пение комаров в утреннем холодке и упругий ход спиннинга, выхлёстывающего добычу из озера   — грязноватого, зацветшего кувшинками и ряской. Тогда Вадим сказал мне, что у сестры было два выкидыша.

— Это я так, тебе. Никому не говори. Она переживает. — Иногда этот легкомысленный хвастливый тип, до того худой, что любые штаны на нем выглядели сдернутыми с Вуди Аллена, со впалыми щеками, филинскими бровями и поросшим бедной щетинкой кадыком, бывал нежен.

Несмотря на то что мама за глаза называла его «барахло», «грабитель с большой дороги» и «проститутка Буратино», наверное, моя сестра была единственной, к которой он чувствовал нечто вроде любви в ее изначальном смысле — жалости, нежной грусти.

— Если бы не она, я бы уже был на кладбище или в тюрьме, — говорил он и глуповато подмигивал.

Тогда же проявилось еще одно качество сестры — скрытая под внешней беззащитностью выносливость незаметной пружинной рессоры под блестящим самодовольным оленем на капоте. Она могла страдать глубоко и скрытно, не понимая, что можно, принято делиться своим горем.

Когда я приходил к ним домой, после очередного болезненного посещения ею гинеколога, она встречала меня, как ни в чем не бывало.  Я ложился на кровать и смущенно заплетал в косички бахрому покрывала. Она привычно садилась на подоконник, опираясь на руки, зажатые между коленями.

Она повзрослела как-то враз, через такт — из плоскогрудой девочки стала сбитой женщиной. Приобрела папины короткие сильные мышцы, мамины ключицы и округлости, взгляд, в котором всегда теплилось что-то замужнее, несуетное. Принимающее и удовлетворенное порядком, по которому женщины терпят побои, спят с негодяями, теряют или в муках рожают детей.

И я снова, постигая эти новые черты, уважая за них, чувствовал, что мы, будучи близкими, бесконечно далеки.

Мы разговаривали, подбирая по предложению, по два. Нам было неловко говорить о личном, мы вспоминали легкое. Прыгание через резинку в летней светотени. «Гостью из будущего». Прятки за домом. Пухлых подружек с вросшими ногтями. Нам становилось более естественно в присутствии третьего — подслеповатой архивщицы Наташки, прогуливающей пуделя в клетчатой одежке, или Вадима.

Он устраивал из рукопожатия целый цирк с выворачиванием кисти, странными болевыми па, моими вскрикиваниями, кувырканиями и кульбитами, и показывал фокусы с картами, на которых сладко выгибали спины и дерзко раскидывали ляжки порнодивы, — уверяя, что карты купила сестра.

— Спроси у нее. Мне бы и в голову не пришло покупать такие карты, — говорил он, и в глазах его прыгали сатиры. — Дерьмо. Херовые карты!

Я смотрел на сестру, и она усмехалась неуверенно, но и смело, как всегда в присутствии своего мужчины.

Я не знал, верить ли его словам, но уже не отметал их смысл безоговорочно, как раньше. Смысл был такой: моя сестра повзрослела и могла купить своему мужчине карты с голыми женщинами. В нижнем ящике ее платяного шкафа были вероятны черные чулки и эротическое белье. Два не рожденных ею ребенка остались в никелированных жестянках гинеколога Думанского.

Они развелись шумно, после того, как у нее не осталось сил обманывать себя в верности мужа.

— Это точно, это уже совсем правда, мама, — плакала она, сидя рядом с мамой, но отдельно. В нашей семье были не приняты объятия.

— Давно пора, — сказала мама с мрачной убежденностью. — Он тебе и так все нутро испортил, понацеплял своих…

Обычная кротость сестры изменила ей. Вернувшись в нашу старую квартиру, она рыдала, скандалила и подозревала родителей в интригах. Ее карманы пропахли сигаретами. Однажды я застал ее плачущей у темного окна.

Эта поза запечатлелась в моей памяти с детства. Одна нога поставлена на козонок, рука опирается о прямоугольник проема. Спина с сутуловатой осанкой, за которую ее ругала мама, одиноко вздрагивала, как когда-то по исчерканным мною тетрадкам. Мое сердце екнуло.

Я чувствовал стыд за то, что весело болтал с ним. Что ездил в деревню, где он великодушно предложил мне застрелить из карабина чумную собаку. За все эти чертовы фокусы с голыми бабами, на которых он променял, профокусничал мою сестру.