Крах всего святого - Илья В. Попов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Глупцы. Думают, будто сожрав Фриданию, визрийцы остановятся, а они тем временем ухватят свой кусок — но нет. Имперцы саранчой пронесутся по всему континенту, оставляя после себя лишь пепел». Признаться, в приготовлениях к празднику Матиас с трудом сдержался от искушения посадить заклятых «союзников» со слугами, а лишь потом извиниться за ошибку и вернуть их в общий зал — шутка, конечно, была бы грубоватой, но забавной; однако Реджис сумел отговорить его от этой затеи, но и верно. Не стоит опускаться до их уровня.
Рядом с послами сидела высокая женщина с хищным лицом и тугой золотой косой, спадающей на грудь. Герцогиня Арлет Гарсот, вдова погибшего на войне Неля Тома, с чьим братом Матиас не так давно имел «удовольствие» вести беседу. Как ни странно, Гарсот почтила двор своим присутствием — Матиас был уверен, что она отвергнет приглашение. До Моро доходили слухи — точнее, их приносил Реджис — что Арлет отчего-то винит его в смерти мужа; ну что за вздор? Нель выполнял свой долг, как и все те, кто встал против визрийцев, и уж если кого и следовало ненавидеть, так это иноземцев.
Госпожу Гарсот трудно было не заметить: одетая во все зеленое — от туники, нарочито небрежно подвязанного пояса и до ободка с поблескивающим на лбу изумрудом — она выглядела лилией среди раскинувшихся вокруг красных, желтых и лиловых цветов, тем более, что ростом не уступала даже самым высоким мужчинам. Поймав взгляд Моро, вдова приподняла бокал и преподнесла его к губам, а получив в ответ легкий кивок, вновь вернулась к беседе с делегатами.
За тем же столом также присутствовал герцог Дотэ вместе с супругой и старшим сыном, несколько магистров ордена Святых Мечей, наиболее богатые купцы, члены городского совета и другие почетные гости. Не хватало лишь Алана Лефевра — но, то неудивительно — и Эрбера Отеса, которого, как сообщил гонец, поразила тяжкая хворь. Оставшиеся столы были заняты графами, баронами, виконтами и прочей знатью вместе с женами и отпрысками; рыцарями, рядовыми Мечами и другими гостями, что были не так важны, чтобы сажать их за первые столы, но и отказывать в приглашении было бы невежливо.
Разнообразные блюда сменяли одно другое — бараньи ноги с черносливами, оленье рагу под винным соусом, супы из улиток и крольчатины, печеные яблоки фаршированные медом и орехами, нежнейшие фруктовые пирожные; но вот наступила пора развлечений: зал наполнили жонглеры, шуты, трубадуры и прочие артисты, что принялись ходить меж столами, веселя гостей и внося свою долю в общий гомон.
За лицедеями безмолвными тенями скользили слуги, меняя приборы и полотенца, поднося наполненные графины или чаши для мытья рук. Матиас был уверен, что каждый второй из них — если не все разом — соглядатай Реджиса, между делом улавливающий любое неосторожное слово, смешок или косой взгляд. Многие люди, развязав себе язык выпивкой, говорят куда более смелые вещи, чем решились бы на трезвую голову. И практически никто не обращает внимания на виночерпия, что в это время стоит за спиной с кувшином.
«А зря».
За одним из столов между двумя молодыми аристократами, чьи имена Матиас не смог бы вспомнить даже под страхом смерти, сидел мужчина средних лет с орлиным профилем и прямой спиной. Судя по длинному почти до пят одеянию, напоминающему платье для сна и смуглой темно-оливкой коже — гость из далекого Арракана. Незнакомец явно был в фаворе, удачно влившись в новое окружение — едва он замолкал, припадая к кубку, как мужчины, сидевшие вокруг едва ли не падали со скамей от хохота, утирая слезы; почтенные женщины качали головами и хмурили брови, пряча улыбки за платками, а юные девушки не отрывали зачарованных взглядов от остроумного чужеземца.
«Коль разум мутен, час пришел, пора нырнуть мне вглубь. И лишь допив вино, пойму — на дне бокала с каплей остается суть…» — в памяти Матиаса вдруг всплыли строфы стихотворения одного арраканского поэта и философа, чьими работами он увлекался в юности. Помнится, он и сам исписал немало пергамента в свое время… Хвала богам, у него хватило ума вовремя избавиться от своих вирш, отправив их туда, куда и следовало — в огонь.
Бруно в очередной раз опустошил рог и криком подозвал к себе виночерпию. Пока служанка суетилась с графином, маршал, подтянув к себе тарелку с цельным гусем, застучал по столу, призывая к тишине. Матиас взглянул на раскрасневшееся лицо Герена, чей лоб покрыла испарина — со своим крючковатым носом и маленькой головой торчащей на длинной тонкой шее он и сам напоминал огромного стервятника. Наконец, завладев всеобщим вниманием, Бруно схватил в руки гуся, закапав котту жиром, поднял над головой и прокаркал:
— Тишину мне! Сегодня — священный день, а значит, время давать священные обещания. Я клянусь пред лицами всех богов, что когда я вернусь в этот замок в конце зимы, вы увидите на моей пике голову Черного Принца, этого трахнутого козлом изменника. А если я совру, то провалиться мне в бездну ко всем Падшим. За короля!
С этими словами Бруно грохнул гуся обратно на блюдо, выхватил с пояса огромный нож и пронзил птицу насквозь. Разгоряченные гости, многие из которых по части выпивки не отставали от маршала, с воодушевлением поддержали его слова, выкрикивая проклятия в сторону мятежников и славя Моро.
Но не все разделяли их радости. Несколько человек остались предельно равнодушны к речи маршала, так и не оторвавшись от чарок и разговоров; кто-то обменивался косыми взглядами, а некоторые и вовсе не скрывали кривые ухмылки. Смеялись ли они над напыщенностью слов Бруно или над их смыслом? Кто знает… Арраканец наблюдал за Гереном с нескрываемым любопытством, поглаживая острую бородку, а вот Арлет напротив, даже не подняла взгляд в сторону помоста, хоть маршал всю свою тираду пожирал ее глазами.
Последнее было немудрено. Немногие мужчины оставались равнодушны к Валлонской Орлице — получившей столь громкое прозвище еще в юности, разбив кувшин с водой о голову особо настойчивого ухажера и после не раз оправдывавшая этот громкий титул — что слыла первейшей красавицей Фридании; помнится, не успела она отметить двенадцатые именины, как к отцу Арлет выстроилось столько женихов, что поставь их в ряд одного
