Штурмовики над Днепром - Василий Пальмов

– Вижу – харашо отдохнул. Давай смотреть рана. После осмотра довольно сказал: – Еще неделька, и можно лэтать…

Стоял конец ноября, готовился удар по фашистской обороне на Никопольском плацдарме. Штурман полка Герой Советского Союза майор Лобанов сделал со мной несколько тренировочных полетов на «спарке» и дал «добро» на включение в состав боевой группы. Перед этим вылетом я волновался, как новичок. И не удивительно. Ведь почти четыре месяца не был над линией фронта, не чувствовал в груди того холодка, который ощущаешь, когда видишь летящую навстречу трассу огня. Все это время самой страшной опасностью для меня была толстая игла в руках медсестры. Как и положено в авиации, в первый вылет после перерыва я шел ведомым. Ведущим у меня был Александр Карпов. Он ободряюще говорил:

– Держись, Вася, моего хвоста, а все остальное – по старой методе.

Стояла хмурая осенняя погода, десятибалльная белесая облачность прижимала нас к земле. Еле просматривался мутный горизонт, а под крылом белела припорошенная снегом запорожская степь. Карпов вел группу уверенно, сразу чувствовалось – летчик с хорошим опытом. Ведь он все эти четыре месяца был в боях и обогнал меня в количестве вылетов, которое уже приближалось к сотне. Слева показался поселок Новорубановка. Где-то рядом – фронтовая полоса. Заметно нарастает волнение, в первом боевом вылете я чувствовал себя спокойнее.

Присматриваюсь к земле: что там? В кабине самолета, заполненного моторным гулом, звуков боя не слышно. О ходе его можно судить лишь по следам огня да по видимым разрывам и воронкам. Карпов тоже смотрит на землю, водит головой то влево, то вправо – ищет цель. Вот вырисовываются очертания траншей. Ага, это линия фронта. Но почему не стреляют зенитки? Иногда прямо-таки хочется, чтобы они заявили о себе. Ну вот и напросился: слева брызнула трасса красных шаров. Делаю небольшой маневр и следом за ведущим иду в атаку. Теперь огненные трассы мелькают слева и справа. Фашисты создали на участке своей обороны под Новорубановкой плотное огневое прикрытие. Наземным войскам трудно без помощи авиации сломать этот узел. Штурмуем на малой, двухсотметровой высоте, под яростным зенитным огнем. Сброшены бомбы, выпущены реактивные снаряды. Делаю разворот за ведущим. И в этот момент слышу звонкий удар по броне. Мотор словно поперхнулся и остановился. Попытался снова запустить – бесполезно. Нельзя терять ни секунды, надо садиться. Хорошо, что близко линия фронта. Благополучно сел на окраине поселка.

Вместе с воздушным стрелком к ночи добрались в полк. Больно от досады, надо же: первый вылет – и подбит! Что это – невезение или разучился воевать? Конечно, немного найдется летчиков-штурмовиков, которые не были подбиты, не садились на вынужденную, не имели десятки пробоин. Но это слабое утешение. Вновь и вновь, прижавшись к борту попутной машины, анализирую вылет. Все вроде делал правильно: и маневрировал, и атаковал решительно. Стоп! Может, в этой излишней решительности и причины? Ведь когда идешь на цель, стараешься не обращать внимание на встречный огонь.

Иначе как же воевать? Беречь себя? Нет, что-то надо делать, иначе и до большой беды недалеко. Друзья в полку встретили меня сочувственно. Особенно сокрушался Карпов. Степан Иванович Лобанов, на выгоревшей гимнастерке которого выделялась звезда Героя Советского Союза, пытался ободрить шуткой:

– Не падай духом! За подбитого двух неподбитых дают!

– Где? – горько улыбнулся в ответ я.

– На фронте, конечно. А вообще, учти и помни: зенитка среднего калибра, как правило, лупит в белый свет, ведет в основном заградительный огонь. Даже когда огонь прицельный, больше всего опасен первый залп. Поэтому маневрируй и тогда, когда еще не видишь шапок разрывов. «Эрликонов» берегись, ведь они стреляют по трассе, тут нужен резкий маневр. А во всех остальных случаях, как говорил мой инструктор в училище, – «леагируй и поддерживай».

Штурман полка майор Лобанов стал Героем Советского Союза еще в сталинградских боях, у него большой опыт боевых вылетов. Он тоже, конечно, был подбит, привозил и дыры в самолете. Но не падал духом, что и другим советовал.

На опустевшей стоянке меня встретил механик Петр Александров. Хоть он и утешал меня, но, чувствую, расстроен не меньше. Тому, кто не готовил самолет к полету, кто не прощупал на нем каждый болт и каждую гаечку, трудно понять, как человек привыкает к своей машине, как любит и знает ее. На войне самолет – не просто боевая техника. Это участник боев, от которого зависит не только жизнь летчика, но и результаты боя. Самый смелый и умелый летчик без хорошего самолета значит не так уж много. Поэтому к своим «илам» мы относились почти как к живым существам, у каждого из них свой характер и свой норов.

В том памятном июльском полковом вылете я участвовал на «тридцатьдевятке». Тогда почти весь полк привез отметины, а на моей машине не было ни царапины. Сейчас «тридцатьдевятка» лежала на переднем крае. И механик уже интересовался повреждениями, думал о том, как быстрее доставить ее на ремонт, ввести в строй. В пору осенней распутицы дело это не только хлопотное, но и трудное. Однако механики и техники не считались с этим.

– Ничего, товарищ старший лейтенант, скоро «тридцатьдевятка» будет снова на стоянке, – говорил Александров.

И я верил ему.

В начале декабря вместо больших групп мы чаще летали парами и звеньями. Погода ухудшалась, все гуще становились туманы, все ниже снежная облачность. А летать надо, наземные войска, несмотря на слякотную погоду, вели ожесточенные бои. После разбора с летчиками очередного вылета подполковник Смыков сказал:

– Все свободны, старшего лейтенанта Пальмова прошу задержаться.

Когда летчики ушли, Георгий Михайлович сообщил мне:

– Я подписал приказ – принимай первую эскадрилью.

Новость меня не обрадовала. Конечно, пора определять свое место в боевом строю. К тому времени полковник Чумаченко согласился оставить меня в полку, по первую эскадрилью я принимать не хотел.

– Объясни, – нахмурился Смыков. Его чуть сутуловатая фигура выжидательно вытянулась. – Объясни…

– Товарищ командир, я оставил эскадрилью четыре месяца тому назад. Все это время командовал ею Карпов. Вы сами знаете – эскадрилья воюет хорошо, Карпов справляется со своими обязанностями. Стоит ли менять командиров? А мне работа, думаю, найдется.

Смыков задумался, для него мой отказ был неожиданностью.

– Но ведь приказ подписан… – начал было он.

– Как командир, вы можете его и отменить, – не отступал я.

– Ладно, подумай еще. И я подумаю.

Через час меня разыскал замполит майор Поваляев. Поинтересовался, почему не хочу принимать первую эскадрилью. Я повторил свои доводы. Алексей Иванович задумался. Затем неожиданно поддержал меня:

– О вреде частой смены командиров я с тобой согласен.

Через два дня подполковник Смыков объявил: решением командира дивизии старший лейтенант Пальмов назначается штурманом соседнего полка. На штурманскую работу я был согласен, но… Очень не хотелось расставаться со своим полком. Фронтовикам особенно понятно чувство единой боевой семьи. При всех обстоятельствах они старались возвратиться в родной полк. Я тоже рвался сюда. Конечно, прошло бы время, и новая часть тоже стала бы для меня родным коллективом. Однако, как говорится, самая крепкая – первая любовь. Одним словом, на душе было грустно. Наутро, собрав немудреные пожитки, пришел на командный пункт к командиру полка проститься. А он все тянет и тянет, куда-то звонит, что-то согласовывает. Потом вызвал меня и командира второй эскадрильи Мартынова. Без лишних предисловий объявил:

– Капитан Мартынов назначен штурманом 807-го полка, старшему лейтенанту Пальмову принять вторую эскадрилью.

На лице Смыкова, до сих пор хранившем официальное выражение, мелькнула довольная улыбка.

– Теперь доволен?

– Да! – поспешил я.

– Иван Иванович тоже, видимо, не в обиде?

– Кто же при повышении обижается? – ответил Мартынов.

– Вот и добро! Итак – за работу. Командиром первой эскадрильи остался мой друг и боевой заместитель Александр Карпов, его помощником по технической части, как и раньше, был Гурий Кононович Савичев.

ШТУРМОВИКИ НАД ДНЕПРОМ

Прорвав укрепление на реке Молочная, войска 4-го Украинского франта вышли к Перекопу и освободили Левобережную Украину в низовьях Днепра. Лишь в излучине реки у Никополя противнику удалось удержать на левом берегу реки плацдарм глубиной до тридцати и по фронту сто пятнадцать километров. Отсюда фашистские войска угрожали отсечь наш фронт, нацеленный на Крым. Удар намечался по кратчайшей прямой – на Мелитополь. Кровопролитные бои за плацдарм шли с ноября сорок третьего по февраль сорок четвертого года.

Наши войска пытались прорвать вражескую оборону то на левом, то на правом фланге, то по центру плацдарма. Четко взаимодействуя, штурмовики вслед за артподготовкой наносили удары по заданным целям. Однако ожидаемого результата не было. Мы обратили внимание – в первом вылете зенитный огонь противника был, как правило, относительно слабый, во втором же и в последующих – шквал огня. Примерно то же происходило и на земле, как будто сила вражеского огня с нашим наступлением нарастала. Наши войска несли большие потери, а продвижение вперед было ничтожное. Противник оставался неуязвим и успешно отражая атаки. Чем было объяснить эту неуязвимость вражеской обороны? В конце концов мы эту загадку разгадали: на плацдарме гитлеровцы соорудили несколько рядов траншей, соединенных ходами сообщения. Лишь только мы начинали артподготовку, как войска противника из первых траншей отводились вглубь. Когда же нашу артиллерию сменяла авиация, гитлеровцы снова занимали первые траншеи. Вот и получалось, что наша пехота поднималась в атаку, а фашисты встречали ее свинцовым шквалом.