Барби играет в куклы - Ирина Алпатова

— Но ведь он же с тобой, он тебя не бросил.

Мое сердце вдруг как-то особенно сильно стукнуло в груди, даже стало немного больно. Я не разрешила себе думать о только что сказанных словах. Потом. Я потом подумаю. А сейчас мне только оставалось встать перед подругой на колени и благодарить ее за то, что она не стала ворошить душераздирающую историю про шпионские страсти. Она эту историю, кажется, вообще не помнила, потому что тут же живо спросила:

— Ну и как он-то? Вчера, небось, озверел, как тебя увидел? И чё ты ему сказала? А чё тут говорить, со всяким может случиться. Сам-то он тоже не святой. И вообще, Семён, ты заметила? У нас фингалы — дело обычное.

Да уж, о чем-то подобном я тоже подумала.

Все пошло своим чередом — Люшка сама задавала вопросы, и сама на них отвечала. Но я поняла главное — она меня жалела. Ладно, ради этого я готова была потерпеть. И "мой" меня пока не видел, и мне только предстояло узнать, озвереет он или нет. А про Дениса я не сказала даже Люше, этот позор нужно было пережить в одиночку.

Оставался один нерешенный вопрос, и я очень боялась, что в конечном итоге Люшка все-таки начнет убивать, причем именно меня. Я принесла из ванной и выложила перед ней жалкую кучку тряпок. И подумать только, что накануне я не только ухитрилась во все это влезть, но даже выйти в таком безобразии на люди. Сверху я аккуратно положила одну туфлю. Вот так вот.

— Ну и чего? — спросила Люша вроде как с опаской. То есть почуяла неладное.

— А того, — я старалась говорить небрежно, — я потеряла… Я побежала, и всё… Люшь, ты только не расстраивайся, я займу у Полковника денег и отдам тебе. Только не сразу.

— От блин, — задумчиво сказала Люшка, — они почти новые… были. Танька офигеет, когда узнает, я же у нее брала. Ну ничего, не боись, я отбрешусь как-нибудь. А ты, Семён, у нас прямо как в сказке, про эту, как ее там, Золушку.

Да, Золушка бы тоже офигела, если бы увидела, какой такой башмачок достался принцу на память. Ну а про принца даже и подумать страшно.

Люшка не стала забирать осиротевший башмак, а велела мне его зачем-то "придержать". Может, она надеялась поискать в окрестностях пару? Я уточнять не стала и молча запрятала напоминание о своем позоре поглубже в шкаф. То есть у меня теперь был свой "скелет в шкафу".

Одного я не учла. Того, что Бабтоня не могла ограничиться только примочками и встревоженным квохтаньем. Она подняла по тревоге тетю Валю и та, конечно же, примчалась. К счастью, без сирены. Я очень ценила их заботу, очень. Но только не в такой момент. Лицо болело, болели колени и ладони, болело все остальное. И мир, видимый сквозь щелочки заплывших глаз, выглядел больным и довольно паршивым. Собственно, тети Валино участие заключалось в основном в том, что прибавилось воплей и стонов. Интересно, подумала я, если тетка продолжит стонать и в кругу семьи, Денис догадается, кого спасал и воспитывал?

Ну и Лёвчик, конечно же, приперся. Я догадалась о его присутствии раньше, чем увидела — Лёвчик громко и осуждающе… что делал? Правильно, — сопел. Как только основная толпа потрясенных зрителей схлынула, он тут же возник:

— Ну что, эта идиотка тебя втгавила в какую-то дгянь? А я тебе говогил, я тебя пгедубгеждал!

Меня возмутила его нотация, я совершенно не помнила, что бы он что-то такое "говогил". Но Лёвчик сразу не поверил в мое столкновение со шкафом, и это впечатляло. Не было никакого смысла настаивать на драматической встрече моего лица с мебелью, и я в сердцах сказала правду, ну или почти правду:

— Конечно, если считать дрянью мой день рождения, то да, Люшка меня втравила. Дура подружка решила отметить со мной этот нелепый праздничек.

Эх, жаль, я плохо видела! Мне пришлось довольствоваться лишь общей картинкой растерянной физиономии Лёвчика — что, выкусил? Я в гордом молчании проводила посрамленного оракула до двери. Ясное дело, как ни крути, а тот день, точнее вечер, прошел очень своеобразно, особенно если судить по его последствиям. Но не Лёвчику нас учить!

Вот только один вопрос гвоздем торчал в голове, мешая порадоваться маленькому реваншу. Интересно, кто еще мне не поверит? Перед моим мысленным, так сказать, взором время от времени довольно навязчиво возникала одна и та же картина — "Иван Грозный убивает своего сына". Даже у железобетонного Полковника есть нервы, и когда-нибудь они перегорят от перенапряжения. Уж очень я боялась, что это роковое когда-нибудь как раз и наступило. И всё пыталась угадать, где же именно — на кухне или в светелке мне предстоит принять мученическую смерть. Как будто это что-то меняло.

Полковник увидел синяки через день, в пору самого их расцвета. На выражение его лица я смотреть не стала, дудки. Кажется, я успела мысленно досчитать до тридцати, хотя все время сбивалась.

— И кто это тебя так разукрасил? — проскрипел незнакомый голос.

— Дверь… — прошептал кто-то в ответ. Боже мой, кажется, раньше это был шкаф…

Детоубийца издал странный клекот, и я зажмурилась, понимая, что наступил мой последний час. Секунды шли, но никто не хватал меня за горло и не бил тяжелым предметом по темечку. То есть, я продолжала жить. Хотя Полковник на этот раз действительно превзошел самого себя.

Он не просто в красках и деталях объяснил мне, кто я есть, он при этом еще без конца стучал указательным пальцем по краю стола, и получался звук точь-в-точь как от тяжелого молотка. Где-то я слышала про карающую десницу — вот ткни он мне этим прямо таки железным пальцем в лоб и все, нет Ксении. Ясное дело, что Полковника никакие шкафы и двери с толку не сбили, он прекрасно понял, что я покатилась по наклонной плоскости. Именно такое и бывает с людьми, у которых нет четких жизненных ориентиров и цели в жизни. "Я не позволю!" — это была основная мысль обличительной речи. Но мне было позволено главное — жить дальше. А потом он пошел и сам (!) купил хлеба, может быть первый раз в жизни.

Да-а… жить дальше… Ну вот прожила я на свете шестнадцать лет и что? Полковник требовал от меня каких-то итогов, а их не было. Нельзя же считать итогом серо-буро-малиновые фингалы под глазами. Я смотрела на скучное небо за окном, на людей, и видела, что ничего не изменилось, а ведь что-то непременно должно было стать другим. Пойти куда глаза глядят? А куда могут глядеть мои заплывшие глаза? Вон даже куклы улыбались мне как-то не очень весело, а Георг вообще места себе не находил, переживал за меня.

Когда снова притащился Лёвчик, я едва не возмутилась вслух — неужели не понятно, что у меня нет желания выслушивать еще и его нудение? Но Лёвчик был на удивление краток.

— Ну в общем, давай, пгиходи, мы тебя ждем. — Сделав свое туманное заявление, он удалился.