Без злого умысла - Николай Псурцев

Он решил, и решение принесло облегчение. Впервые за эти дни голова была ясной и чистой, думалось легко, свободно. Он накинул пиджак, аккуратно, осторожно, как драгоценность какую, сложил записку, сунул ее в карман, щелкнул замками входной двери и вышел из квартиры.

Еще низкое, но уже поднабравшее силу солнце жарко било в огромные окна, раскаляло остывшие, отдохнувшие за ночь стекла, выгревало стены, пестро выкрашенный дощатый пол. И казалось, спортзал светился изнутри, радовался этому новому ясному дню. Открыв маленькую дверцу и переступив порог, Мохов невольно остановился, так завораживающе уютно и хорошо было в зале. Он хранил еще вчерашние запахи пота, разогретой резины, кожи мячей, но они уже потеряли остроту, смешались с ароматом чистоты свежевымытых полов.

Зал не пустовал. В дальнем углу, на матах, накрепко вцепившись друг в друга, пружинисто переступали с ноги на ногу несколько пар мальчишек в самбистских курточках. Спиной к Мохову стоял мужчина в адидасовской майке и оранжевых спортивных брюках, высокий, стройный, с идеально узкими бедрами и идеально широкими плечами. Он то и дело пригибался, приседал, внимательно наблюдая за мальчишками, и время от времени выкрикивал низким резким голосом:

— Злее, злее, парни! Сейчас перед вами соперник и только соперник, и вы должны его победить здесь, сейчас, немедленно! Это дело вашей жизни и смерти! Все сантименты до и после схватки, а сейчас — бой, бой!

И Мохов видел, как сосредоточивались лица ребят, становились совсем не мальчишескими, жесткими, чужими. И вот первый бросок — яростный, быстрый, но неумелый еще, неоттренированный. Двое мальчишек из тех, кто постарше и повыше, грузно завалились на маты и, кряхтя, продолжали ломать друг друга.

Мужчина всплеснул руками, явно недовольный, шагнул ближе, приказал отрывисто:

— Встать! Вы не в песочнице. Родин, отойди в сторону и смотри внимательно.

Черноволосый сутуловатый парень смущенно опустил голову и, переводя дыхание, сошел с матов. Мужчина подошел к его партнеру и вмиг преобразился. В движениях появилась кошачья плавность, легкость — уверенная легкость. Он упруго полуприсел, встряхнул руками; будто дразня противника, тихонько толкнул его в грудь, коснулся плеча и, стремительно ухватившись за ворот, одновременно развернувшись к нему спиной, без усилий взвалил парня на бедро, круто ушел под него и, сдавленно крякнув, рванул на себя. Мгновение — взметнулись кверху ноги и тело с глухим стуком обвалилось на маты. Противник еще летел, а мужчина, уже выпрямившись, ступил на дощатый пол.

— Вот так, — усмехнувшись, сказал он.

Парень поднимался с трудом, потирая ушибленное плечо.

— Больно, — угрюмо и зло бросил он.

— Это ничего, — ответил мужчина, — боль пройдет, а останется сила и радость борьбы. — Он повернулся к Родину. — Понял, как надо? Работайте!

Он отвернулся от ребят и с расслабленной неторопливостью направился к лавочке, где белело полотенце, стояла оранжевая спортивная сумка, высверкивала на солнце початая бутылка с минеральной водой. Видимо, почувствовав взгляд, уже подойдя к скамейке, уже потянувшись за полотенцем, он медленно повернул голову в сторону Мохова, не спеша выпрямился, выждал секунду и шагнул ему навстречу.

— Горазд Владимир Сергеевич? — с доброжелательной улыбкой уточнил Мохов.

— Он самый, — подтвердил Горазд, вопросительно глядя на гостя.

— Мохов, если помните. — Павел протянул руку.

— Да, да, конечно. — Горазд ответил на рукопожатие. — Встречались.

«Хорошее лицо у него, — отметил Мохов, — открытое, чуть тяжеловатое, умное. Мужское лицо».

— Извините, если помешал. — Мохов был предельно учтив.

— Да, ничего. — В глазах Горазда все еще читалось плохо скрытое недоумение.

Мохов заметил, что мальчишки перестали возиться и с любопытством поглядывали в их сторону.

— Надо бы поговорить, — сказал он и едва заметно кивнул на ребят. Горазд понял его.

— Пройдемте ко мне, — предложил он и попытался радушно улыбнуться, но не получилось, губы только дернулись кривовато. «Он растерян, нервничает, — подумал Мохов. — А впрочем, это и понятно, кому приятно лишний раз встречаться с работником милиции».

В тренерской комнатке обстановка была скромной и унылой; допотопный стол, два стула, шкаф без одной дверки. Тускло серебрились на полках два кубка, лежали неровные стопки пожелтевшей бумаги.

— Рано вы начинаете, — заметил Мохов, усаживаясь. — Я, признаться, наугад шел. И не надеялся вас застать.

— Не хватает времени, — пояснил Горазд. — Я единственный пока в техникуме преподаватель физкультуры. Мой коллега недавно уволился. Приходится работать за двоих. А мальчишки хотят еще и самбо заниматься. Я мастер спорта. Вот и предложил им, давайте с утра пораньше. Тем более это и полезно. Я считаю, вставать надо рано. День увеличивается…

Он не выглядел теперь сильным, решительным, собранным, каким казался всего несколько минут назад. Движения стали вялыми, речь тягучей. Он словно подтаял. И в глазах его все еще таилась настороженность. Мохов был слегка удивлен такой перемене, поэтому решил было немного повременить с разговором, потрепаться о пустяках, понаблюдать за Гораздом, постараться составить о нем более или менее определенное мнение. Но потом передумал, не за этим он сюда шел, цель его разговора совершенно иная. И он начал без предисловий:

— Вы в курсе, что сотрудница вашего техникума секретарь директора Светлана Григорьевна Санина попала в катастрофу и сейчас находится в больнице?

Горазд не ответил, он только кивнул нерешительно, простучав пальцами дробь по столу. Стул под ним скрипнул. Он, видимо, сильнее вжался в него. Мохов решил все-таки предоставить Горазду возможность ответить и поэтому тоже молчал. Наконец тот заговорил тихо, невнятно:

— Мы… деньги собрали, и местком матпомощь выписал… хотим купить этих, гостинцев… ну и отнести ей. — Он не выдержал, стиснул виски пальцами, кривясь лицом, проговорил: — Господи, несчастье-то какое…

— Она пока без сознания, — сказал Мохов, сделав вид, что не обратил внимания на реакцию собеседника. — Но опасность, как говорят врачи, уже миновала. Когда очнется, думаю, надо будет навестить ее.

— Да-да, безусловно, — поспешно согласился Горазд. Он отнял руки от лица, на мгновение встретился взглядом с Моховым и тут же отвел глаза. — Коллеги соберутся и навестят ее, это наша обязанность.

— Вот именно, — сказал Мохов, — обязанность.

— Я не понимаю, — вдруг встрепенулся тренер. — Почему вы пришли именно ко мне? Ваша заинтересованность мне ясна. Вы со Светланой Григорьевной в какой-то мере близкие люди. Но почему ко мне, а не к директору, не председателю месткома? Я рядовой преподаватель. И мы с ней просто коллеги. Ко всему прочему у нее есть человек, кому она дорога, почти муж, — при этих словах тренер едва заметно усмехнулся, — уважаемый, влиятельный, — он махнул рукой. — Все не о том я…

Он вздохнул, провел пальцами по лицу, откинулся на спинку стула, отстраненно уперся взглядом в шкаф.

Павел накрыл рукой вздрагивающие пальцы тренера и сказал мягко:

— Зайдите к ней непременно сами. Светлане Григорьевне будет приятно, очень ей будет приятно. Вы слышите меня? Тяжело ей сейчас, как никогда. Поймите правильно, не могу я вам всего пока сказать, не имею права, но вы должны быть там, если… Одним словом, должны. Несмотря ни на что и ни на кого.

Горазд впервые за все время беседы без опаски, без настороженности посмотрел Мохову в глаза. И смотрел долго, выискивая ответ на свой немой вопрос и, видимо, нашел, что искал. Размяк как-то сразу, улыбнулся слабо, но уже естественно, спокойно.

— Спасибо вам, честное слово, спасибо, — искренне сказал он. — Я все время чего-то боялся, боялся, что не так поймут, что неприятностей он мне доставит массу. Вы догадываетесь, о ком я. Трудно в это поверить, правда? Такой сильный, здоровый и боится. А ведь было. Я ведь всю жизнь хотел жить нормально, без нервотрепки. Спорт и я, я и спорт, и все. А вот не вышло и не выходит. Значит, нельзя так, значит, противопоказано так. Я сейчас ничего не боюсь. В конце концов мне тридцать пять и я нашел то, что искал. Я пойду к ней, сейчас же пойду и буду все время около нее, каждый день, каждый час. Я ничего не боюсь…

К началу пятиминутки он немного опоздал. Сотрудники розыска собирались без пятнадцати девять в кабинете начальника отделения, но, к счастью, самого Симонова еще не было, видимо, затянулась оперативка у начальника отдела. Все ребята были в сборе. Мохов поздоровался, кое-как отшутился на едкие замечания по поводу его долгого сна, сел на свое место в углу старинного кожаного дивана — это уже традиция, каждый сотрудник на пятиминутке занимал только свое, в первое его появление отведенное ему в кабинете начальника место. Обычно приветливый, улыбчивый, Хорев был хмур, в сторону Мохова не глядел, старательно вчитывался в неразборчивые каракули в своем блокноте («Он гений, — как-то заметил, увидев записки Хорева, Пикалов. — У всех гениев отвратительный почерк»).