Без злого умысла - Николай Псурцев

К великому его удивлению, в парке было необычайно светло и людно, и даже музыка где-то за деревьями играла. Хотя удивляться было нечему, он вспомнил, что недавно был на заседании горисполкома, где решался вопрос о дополнительном освещении парка и о разнообразии культурно-массовых мероприятий. Деревья, кусты, лавочки, травы, столбы фонарные казались на таком ярком неестественном свету ненастоящими, нереальными, словно это были декорации на сцене. Мохов не хотел к людям и на свет не хотел, решил лавочку найти где-нибудь в глухом уголке, куда забыли освещение провести, посидеть там с часок и тогда уж домой отправиться. Повернул уже вбок, побрел вдоль ограды — вразвалку, бездумно. Но тут же остановился, прислушиваясь, потому что запели знакомо милицейские свистки, вдалеке где-то запели, в глубине парка. Павел насторожился, замер, угадывая место, где свистели, постоял немного и решительно направился на звук. Пошел не по дорожке, а напролом, сквозь черноту зарослей, отрывисто хрустя валежником, не обращая внимания на хлещущие по глазам ветки. Первые метры просто шел быстро, а потом побежал. Может, и не обратил бы особого внимания он на свистки эти в какой другой день, решил бы — сами разберутся, а сейчас будто толкнул его туда кто-то. Бежал свободно, легко и с каждым шагом чувствовал, как наливается тело силой, как заряжается сам он неведомо откуда взявшейся энергией. Он даже повеселел — будоражившие его мысли ушли в сторону, начиналась работа. Свистки приближались. Он различал уже голоса, потом отчетливо услышал требовательную, отрывистую команду: «Стой! Стой, тебе говорят! Хуже будет!» Знакомый, низкий, надсадный голос. Это кто-то из сержантов, обслуживающих парк. Еще десяток шагов, и Павел выскочил на освещенную асфальтовую дорожку. Заметил, что несколько парочек застыли как в стоп-кадре и головы их повернуты в одну сторону. Промелькнул в той стороне кто-то в белой рубашке и метнулся стремительно в спасительную тень деревьев. «Он», — понял Мохов. Опять вскрикнул свисток, и метрах в двухстах от себя, на дорожке, Павел увидел бегущего человека в фуражке. Издалека можно было разглядеть ее поблескивающий козырек. Не сбавляя темпа, чуть пригнувшись, Павел кинулся вслед за белой рубахой. Опять всхрустывает валежник, опять ветки секут по лицу. Белая рубаха совсем близко, полтора десятка метров, не больше. И теперь Павел, в свою очередь, крикнул зло: «Стой! Милиция!» А белую рубаху слова эти подстегнули словно, прибавил он ходу, запетлял, выискивая заросли погуще. Мохов не ощущал азарта погони, он был уверен в ее исходе, но это состязание в ловкости и скорости в глубине души все же радовало его и приносило хотя бы временное облегчение. Мощный рывок, еще один, и Мохов уже чувствует запах разгоряченного тела, запах пота. Так, теперь прыжок, и Мохов вместе с белой рубахой валится на густую влажную траву. Павел автоматически перехватил руку задержанного и хотел завести ее за спину, но через мгновение понял, что этого не требуется, — белая рубаха не сопротивлялся. Обмякший, он лежал, уткнувшись лицом в землю, и судорожно вздрагивал плечами. Он плакал. Мохов приподнялся, отпустил руку парня и уселся рядом на траву. И почему-то ему вдруг не по себе стало оттого, что крикнул он, догоняя белую рубаху: «Стой, я из милиции». Имел ли он право, внутреннее, человеческое право, призывать на помощь положение свое, должность свою? Может ли он называться работником милиции после того, что произошло за эти несколько прошедших дней? Луч фонарика ударил по глазам. Павел зажмурился и инстинктивно защитился растопыренной ладонью.

В темноте изумленно вскрикнули:

— Павел Андреевич! Вот те на! Вы-то как здесь? Чудеса!

— Мимо шел, — нехотя отозвался Мохов.

Разом навалилась усталость. Голова отяжелела, показалось, что задеревенели ноги. Он даже не стал спрашивать, зачем гнались за парнем, — раз гнались, значит, надо.

Переводя дыхание, милиционер присел на корточки рядом, положил на землю фонарь — он высветил неестественно согнутую руку белой рубахи, — снял фуражку, отер пот со лба, провел пятерней по волосам, спросил буднично:

— Не сопротивлялся?

Мохов отрицательно покрутил головой.

— И то хорошо, — одобрил милиционер и, поднимаясь, добавил: — Пошли, что ли…

Парень, покачиваясь, шел между ними и изредка приглушенно всхлипывал. А милиционер добродушно, будто и не было несколько минут назад никакой погони, говорил ему:

— О чем вот ты думал, интересно, когда под ноги людям эту пакость бросал? А может, у кого сердце больное. Хлоп — и инфаркт, хлоп — и умер. Знаешь, сколько бы ты за это дело годков получил? А? Не знаешь?.. Да и вообще, разве можно так? А если бы там мать твоя была или отец, тоже бросил бы?

Милиционер повернулся к Мохову. В темноте было видно только, что лицо у него скуластое, а глаза узкие, раскосые:

— Вы представляете, Павел Андреевич? Этот пакостник, посреди парка, на «пятачке», где всегда народ толпится, хлопушку какую-то бросил. Шарахнуло так, что все врассыпную. Хорошо, что никого удар не хватил. Сколько лет-то тебе? — Милиционер опять обратился к парню. — Восемнадцать есть?

Тот кивнул.

— Ну-у-у, — протянул милиционер. — Пиши пропала молодость. Поедешь годика на два в теплые места отдыхать.

На аллее их уже поджидал красно-синий милицейский «Москвич». Водитель — молоденький, курносый, но уже серьезный и преисполненный собственного достоинства — стоял, опершись спиной на машину. Увидев парня, он недобро усмехнулся и, ни слова не говоря, открыл заднюю дверцу. Но белая рубаха садиться не спешил, он беспокойно вертел головой по сторонам. Скуластый милиционер заметил это и спросил, хитро поблескивая узкими глазками:

— Дружков выискиваешь? Значит, не один был? Говори, кто еще с тобой хулиганил?

Мохов только сейчас обратил внимание на внешность парня. В темноте как-то и не приглядывался. Был тот длинноволос, худ, строен. Лицо как у девчонки, нежное, наивное. Парень не ответил на вопрос милиционера и опять огляделся. Мохов тоже посмотрел по сторонам. Он почему-то сразу догадался, что парень ищет не дружков, а подругу, девчонку свою ищет… Она стояла в сотне метров от них, на краю дорожки, в тени большого дерева. Павел перевел взгляд на парня. Тот тоже увидел ее, и не было у него сил отвернуться, он все смотрел и смотрел в глубь аллеи. Молоденький милиционер грубовато подтолкнул его. Но Мохов положил милиционеру руку на плечо:

— Погоди.

Потом закурил и не спеша двинулся по аллее. Девчонка чутьем уловила, наверное, что это за ней, и медленно попятилась. Павел прибавил шагу, девчонка повернулась и быстро пошла прочь.

— Послушайте, девушка! — крикнул Мохов. — Неужели вы бросите своего кавалера в беде? Это только первое испытание, а сколько их еще будет, и каждый раз вы будете предавать друзей?

Прохожие оглядывались на Мохова, но он не обращал на них внимания. Девчонка остановилась, но оборачиваться не стала. Стояла съежившись, словно ожидая удара. Павел подошел, коснулся ее плеча. Она вздрогнула и резко повернулась к нему. Совсем детское, пухлое лицо ее нервно подергивалось, большие испуганные глаза насытила влага.

— Это я виновата! — выкрикнула она, сжав маленькие кулачки. — Это из-за меня все…

— Я догадался, — сказал Мохов.

— Он все доказать хотел, что любит меня, что для меня горы свернуть может. Романов начитался, дурачок. Настоящие мужчины, говорит, всегда свою любовь доказывают. Хочешь, говорит, в честь тебя фейерверк в парке устрою… А я… согласилась. Интересно все-таки, и из-за тебя ведь…

Она потерла кулачками глаза, как двухлетний малыш после крепкого сна.

— Он очень хороший, — тихо добавила девушка. — Он многое умеет делать, у него руки золотые.

— Пойдем, — позвал Мохов. — Поедешь с ним в милицию и все напишешь, как было.

Опустив голову, она покорно двинулась за Моховым.

Молоденький милиционер, ухмыльнувшись, потер руки:

— Вот и соучастница.

Мохов коротко взглянул на него, и тот мгновенно принял невинный вид.

Парень глядел куда-то поверх машины и старательно мял ладони, а потом впервые за все это время подал голос:

— Не надо ее… Зачем ее… Она ни при чем…

Павел изучающе посмотрел в лицо парню, потом перевел взгляд на его грубоватые темные руки с длинными нервными пальцами. И вспомнил Юркова. У него были точно такие же руки, ухватистые, верткие, ловкие. Сначала воровать лишь умевшие, а потом, когда хозяин их нашел в себе силы, смог-таки в нормальную жизнь, к нормальным людям вернуться, научившиеся работать. Да так, что всем на зависть… Только вот теперь таким рукам никто завидовать не будет, страшно им теперь завидовать. Он, Мохов, нашел им другое применение. Ну если не он именно, то его участие в этом тоже немалое. Выходит, что и этим молодым рукам туда же дорожка? Ну уж нет, не пойдет такое дело.