Зверь с той стороны - Александр Сивинских

Катя плавать не умела и ограничилась тем, что забрела в воду по пояс, после чего поспешно выскочила на берег и улеглась загорать. Лифчик при этом она скинула, впрочем, тут же перевернувшись на живот. Костя глядел во все глаза из-за своих кустов, вполне успешно борясь с желанием немедленно ретироваться. Никита плавал, покуда не посинел, потом по-чемпионски долго отжимался на гладких камнях, торчащих из воды, ходил на руках. Красиво, как заправский каратист, махал длинными жилистыми ногами и вновь плавал до посинения. Катя перевернулась на спину. Костя вытянул шею. На беду как раз в этот момент его обнаружил Музгар, который сидел на цепи только по ночам, а днём носился где душа пожелает, и принялся теребить за штанину, радостно взлаивая. Пришлось поспешно убираться восвояси, так и не успев ничего увидеть.

Дома, пообедав наскоро молоком и хлебом с вареньем, Костя попробовал набросать карандашом по памяти загорающую Катю. Получилось так себе; он скомкал лист и бросил к печке — на растопку.

— Руку-то? Нет, не на войне, — сказал дядя Николай. — Войну я начал семнадцати лет, в сорок третьем, в феврале. Прошёл до победы — ни единой царапины. Вроде чудо, получается. Служил-то в войсковой разведке. Что ни день — ползём через фронт. «Языков», говоришь, брать? И их тоже, но не только. Фрицев прирезал поболе, чем ты, парень, комаров убил. Потом ещё четыре года разную бандеру душил на Западной Украине и в Литве. Ну вот, демобилизовался старшиной и кавалером ордена Славы двух степеней. Про другие награды и не говорю — полон иконостас. Это в двадцать-то с небольшим. Приехал домой, иду по главной улице именинником, а тут такая фигня: толпа, милиция, партейные разные — возле школы роятся, орут. Я, как есть герой-разведчик, медали поправил, подхожу к главному менту, представляюсь, интересуюсь: "Старшина запаса Агафонов Николай. Чего такое случилось?" Поначалу-то он на меня с матушки и до всех святых угодников: "Пошёл ты, — кричит, — дело тут не твоё и под ногами крутиться не хрен!" Я малость, конечно, завёлся. Ладно, скоро всё выяснилось — это как я партбилетом помахал, да по-русски объяснил им, кто они есть перед боевым советским разведчиком. А выходила такая ерунда. Школьный завуч да его брат, тоже учитель, эвакуированные к нам в начале войны, как к военной службе непригодные, повадились ребятёшек обижать. Насиловать, извиняюсь, в особо извращённой форме. Такого в те годы не слыхивали ещё. Так бы они и продолжали, да одна девчонка молчать не захотела. Расскажи она батьке, дак всё бы и обошлось — он бы сам этих скотов прибил, и все дела. А она участковому пожаловалась. Тот и пошёл к ним со всем обхожденьем, — они же интеллигенция, как-никак! — мол, не ответите ли, уважаемые товарищи, на несколько вопросов. Тогда-то здорово уважали учителей, не то, что нонче. Тем более, эти сволочи городские же были, едва ли не столичные, шибко образованные. А те и перепугались, видно. Участковому в грудь из ружья ба-бах, да дёру! На улице народ. Люди видят, дело чё-то неладно, а тут ещё и милиционер — не умер, заряд-то был дробь-нулевка — из окошка хрипит: "Вяжи бандитов!" Их ловить, а они цап маленького пацана, двустволку ему к башке, и орут: "Всем руки вверх! Отойти на двадцать шагов!" Закрылись в школе, всё керосином облили, давай требовать себе «виллис» и свободный проезд в любом направлении. А не то, мол, себя убьют, пожар устроят, всех сожгут. В школе-то ещё ребятишечки были, кружок там или чё.

Ну, раз пошла такая дрянь, решил я подмогнуть. Отгрёб за пределы видимости, гимнастёрочку снял, — а лето как раз было, — аккуратно на чемоданчик кожаный, трофейный, уложил, нож боевой приготовил и юркнул в сторону заднего двора захваченной врагами школы. Я же в силе был, молоденький, да и сноровка! Обширный опыт недавней войны опять же. В школу забрался, террористов — хоть тогда и слова-то такого не знали — обнаружил, обстановку оценил. Обстановка хреновая, хоть и не безнадёжная. Засели они в торцевом кабинете, парты в угол задвинули, двери нараспашку. Весь коридор перед ними как на ладони, подобраться трудно. Детки-заложники с учительницей-соплюхой на полу сидят, ревмя ревут. Училка громче всех голосит. Сам завуч с ружьём и одним мальчонкой, которым прикрывается, скачет, как в очко пчелой укушенный, то к окошкам, то к двери. Брательник его в руках трёхлинейную керосинку зажженную, но без стекла, держит и верещит сквозь слезы, мол, плохо ему. А трясётся-то со страху так, что того и гляди, обещанный пожар раньше времени устроит.

На моё счастье с улицы шум какой-то поднялся. Вроде, солдаты приехали. Завуч к окошку побежал, ну а я вперед бросился. И никто меня не видел, и никто меня не слышал, и даже тем самым знаменитым местом, на котором сидят и которое на опасность здорово реагирует, не учуял. Учили нас в разведке невидимками быть и учили крепко. Плаксивому-то скоту я глотку вмиг перехватил, он и хрюкнуть не успел. Нож у меня был — беда добрый! Японский кинжал Танто. Мне его один американский сержант подарил. Встреча на Эльбе, год сорок пятый, слышал небось? Ну вот. Сержантик тот был — сама невинность, чисто дитя, кажется, мухи и той не обидит. Кликали его сослуживцы Бэмби. Оленёнок, значит. Однако внешность его обманчивая ничего не значила. Был он из лучших спецов американских морских пехотинцев по операциям за линией фронта. Вроде меня. Кинжал он у японского офицера с боя взял, когда на Тихом океане за какой-то остров резня была. Ну а я ему взамен свой трофей, нож фашистского десантника отдарил. Хороший тоже такой ножик — со свастикой и металлическим шариком на конце рукоятки. Так вот, покончил я с поджигателем быстрее, чем ты, Костик, моргнуть успеешь, лампу пальцами загасил и — к другому. И случилось тут такое, во что я и сейчас поверить не могу. Оставалось мне до него шаг сделать, а он и обернулся. Ну, не мог он меня ни услышать повторяю, ни даже спинным мозгом или там каким другим тринадесятым чувством учуять. Потому как шёл я на полной отключке мозгов, на одной программе, которая уже не в мозгу — в мышцах, и никаких от неё тревожных импульсов вовне не идет. И даже выработка адреналина блокирована — не унюхаешь. Удивлен, Костик, от деревенского пенсионера такие слова слышать? А ты не удивляйся. Много чему нас в разведке учили. Всё это составляло, конечно, государственную тайну, и сейчас, поди та же ситуация… ну да ладно, скажу кое-чо… Физиологии человека учили и сторожевых животных, психологии учили и — хочешь — верь, хочешь нет — практической парапсихологии. Звучит как враньё, но клянусь — так оно и есть. Меня бы и зверь дикий не учуял. Да я сам себя не слышал! А он… Видно, он к той поре уж и не человек стал — бес, что ли? Сделался он как молния. Не только обернуться успел, но и выстрелить. До сих пор мне, парень, по ночам снится и удар тот страшенный, и то, как ошмётки моей руки правой в разные стороны летят. Патрон с картечью оказался, а заряд прямехонько в локоть угодил.