Легкое поведение - Линда Джейвин

Моррисон даже не знал, что ответить.

— Интересный тезис. Почти метафора.

— Вынуждена признать, что авторство не мое. Об этом мне рассказал Честер.

— Честер?

— Голдсуорт. Это он пригласил меня в оперу. Он очень хорошо разбирается в китайской культуре.

— Голдсуорт, — повторил Моррисон. Кисловатый привкус во рту напомнил ему о том, что в китайском языке ревность передается фразой «съесть уксус».

— Ты ведь не станешь этого отрицать, милый. Эта его книга, «Настоящий китаец», проникнута глубоким знанием предмета.

Он уже был на грани того, чтобы высмеять труд Голдсуорта, который во многом спорил с его «Австралийцем в Китае». Моррисон признавал, что слегка погорячился, когда написал в своей книге, будто китайцы менее восприимчивы к боли в сравнении с другими расами. С другой стороны, он это видел своими глазами, когда мужчины-китайцы с кажущейся невозмутимостью сносили наказания или когда они обвязывали свои обнаженные торсы канатными веревками и тянули тяжелые баржи по реке Янцзы. Как бы то ни было, Голдсуорту не следовало приписывать себе лавры великого китаеведа. Но, не желая портить настроение, Моррисон решил оставить свои мысли при себе. У замшелого старикана Голдсуорта шансов покорить Мэй было не больше, чем у болтуна Джеймсона. Как ее любовник, Моррисон мог себе позволить быть великодушным. К тому же трудно было злиться, когда мисс Мэй Рут Перкинс гладит тебе спину.

— Не многовато ли шрамов на одну пару ягодиц? — заметила она.

Стараясь представить это делом привычным для искателя приключений, Моррисон пустился в рассказы о том, как его ранили во время пекинской осады, а несколькими годами раньше, когда он пытался пересечь пешком Новую Гвинею, пронзили копьем.

Так тебе, Голдсуорт!

— Про пулю мне следовало бы знать — ведь это тогда тебя похоронила твоя родная газета?

— Да, и эта пуля действительно едва не убила меня. Но то, что произошло в Новой Гвинее, было куда хуже. Там случались такие передряги, что смерть казалась лучшим вариантом, особенно когда копье вонзилось в меня чуть ниже глаза. Потом уже, через несколько лет, меня прооперировал в Эдинбурге профессор Чьен. Он убрал из носовых пазух остаточные фрагменты, хотя и не все. Так что это ранение до сих пор мучает меня. Помимо всего прочего Чьен извлек из моей подвздошной мышцы трехдюймовое деревянное копье.

— Где это?

— Здесь. — Он показал шрам на животе. — Это вообще забавная история.

— О?.. — с любопытством воскликнула она, поглаживая шрам.

Если бы мне тогда было двадцать, усмехнулся он про себя, сейчас я бы не разговаривал с тобой. У возраста есть свои преимущества:

— Профессор Чьен даже устроил обед в честь моего выздоровления. Он сказал, что вышлет моим родителям копию этого копья, отлитую в золоте. Я тут же написал своим старикам, предупредив о подарке. Правда, они его так и не дождались. В 1895-м я снова вернулся в Эдинбург и встретился с профессором, которому был стольким обязан. Он сказал: «Я давно собираюсь отправить твоему отцу серебряный оттиск того копья».

Мэй фыркнула:

— Кажется, он обещал золотой.

— Вот именно. Я снова написал родителям, сообщив им о скорой отправке сувенира, правда менее ценного. Но и он не был доставлен. Спустя годы я встретился с профессором в третий раз. Жаль, он не объявил о том, что намеревается послать моим родителям бронзовый аналог копья.

Купаясь в нежном взгляде Мэй и ее заливистом смехе, Моррисон почувствовал прилив эйфории. Он с опозданием вспомнил о подарке, который купил для нее в тот день, когда ходил на улицу Люличан в Пекине: это была пара крохотных расшитых тапочек для китайских ножек. Ее восторг и град поцелуев были для него лучшей наградой за сюрприз. Он, конечно, болван, что позволил себе так разволноваться от упоминания о Голдсуорте.

— Как я жалею, что пообещал Дюма встретиться за обедом, — С горечью произнес он, потянувшись к выключателю настольной лампы.

— А я — Рэгсдейлам.

Моррисон, словно влюбленный мальчишка, наблюдал за тем, как она, усевшись за туалетный столик в одной сорочке, расчесывает волосы. Он помог ей завязать на шее черную ленту с серебряным кулоном-подковой — открытой частью вверх, чтобы схватить удачу, как объяснила она. Потом он застегнул на ее шее изящную платиновую цепочку с вертикальным кулоном из трех золотых сердечек.

— Удача и любовь, — заметил он.

— Самое необходимое.

Моррисон поцеловал ее в затылок.

С улицы доносились цокот копыт и скрип колес экипажей. В коридоре пробили время напольные часы. За зашторенными окнами проступали сумерки.

— Хороший отель, не правда ли? — сказала она.

— Ммм… — пробормотал он, не отрываясь от ее молочной кожи.

— Я была здесь не так давно с Цеппелином, голландским консулом.

Его губы замерли на ее загривке. Сердце пропустило один удар. Не хочет же она сказать… Да нет, конечно, нет. Он с надеждой и оптимизмом представил себе лобби, ранний ужин с чаем, сэндвичи с огурцом. Добродушный дипломат, его дородная супруга, болтливая миссис Рэгсдейл…

— Я так полагаю, не при схожих обстоятельствах, — произнес он с коротким и хриплым смешком.

— О да, милый Эрнест, именно при таких.

Моррисон вперил взгляд в ее отражение в зеркале.

Она улыбнулась в ответ невинно и беспечно. Потом встала и подошла к кровати, извлекла из груды одежды на полу чулки и принялась натягивать их:

— И куда запропастилась эта подвязка?

Моррисону довелось выдержать долгие переходы по пустыням и джунглям. Он поднимал голову над парапетами, стреляя в «боксерские» легионы. Ему десятки раз и во многих странах удавалось перехитрить смерть. И его было не так легко сломить. И вот сейчас это случилось. Он опустился на кровать рядом с ней и, покусывая губы, заговорил:

— Несколько лет тому назад китаец бросился с ножом на иностранного консула в Пекине.

— Боже! — испуганно воскликнула она. — Он убил его?

— Нет, консул оказался шустрее. Полиция задержала нападавшего и объявила его сумасшедшим. Но свидетель возражал: «Сумасшедший? Потому что пытался убить консула? Это ли не веское доказательство его здравомыслия!»

Ее взгляд был твердым, холодным и без намека на поддержку.

— Ты наверняка знаешь эту старую песенку, — продолжил Моррисон и запел: — «Англичанин бестолковый, что с тебя возьмешь; но тупее, чем голландец, в мире не найдешь».

Мэй поджала губы:

— Не ревнуй, милый. Я этого не люблю. Если ты хочешь быть моим кавалером, тебе следует знать обо мне кое-что.

— И что именно я должен знать?