Сегодня – позавчера - Виталий Храмов

Я сидел в полном обалдении. Вот это чекисты! Вот это завернули, так завернули!

— Ну, что Кузьмин, ознакомился?

— Так точно!

— Ну вот, уже лучше. Давай, одна нога здесь — другой не вижу!

— Куда?

— «Доспехи» свои поставляй. Теперь тебе «зелёная улица». У Синицына ты снабжение наладил — теперь для нашего батальона постарайся. С нашими возможностями, даже не знаю, чего ты наворочаешь. Всё, что нужно — изложи в докладной. У секретаря оставишь. Всё, что угодно проси — людей, помощь и покровительство обеспечим.

— С вами приятно иметь дело.

— А то! Ты ещё здесь?

— Уже нет.

В моё пользование была предоставлена опять та же машина с тем же Иваном за рулём. Он улыбнулся мне, как старому знакомому.

— Куда, Виктор Иваныч?

— Ты мне это брось. Какой я тебе, на хрен, Иваныч? Витей зови. Не дорос я ещё, чтобы меня по-отчеству величать. А поехали к Натану. В госпиталь.

— Я понял.

— Что-то у меня от успехов голова кругом идёт. Дров бы не наломать. Отвлечься надо, мысли в кучку собрать.

Удивить Натана не вышло. Ну, конечно — сын Парфирыча у него лежит в качестве VIP-пациента. Зато получилось «поплакаться в жилетку», т. е. излить поток сознания, облегчив душу. «Насухую». Пить я отказался категорически. Хотелось забиться в норку и пересидеть, «помедитировать», чтобы собраться с мыслями. А под коньяк мог «запалиться». И так прошлый раз незнамо что наплёл.

— Куда же мне «потеряться» на пару дней?

— В запой.

— Не пойдёт.

— Долг отдай.

— Это как?

— Ты же с Катериной не рассчитался. А она ждёт. Свиньёй будешь?

— Нет.

— Ну, вот тебе и выход. А народу возвестим, что ты в запое и в загуле на пару-тройку дней. А там и Тимофей Парфирыч вернётся. При новом звании, да с наградой.

— Да ты что? А ехал на «утро стрелецкой казни».

— Вот так-то. Так что, давай, машину отпускай. Для всех — ты со мной запил. Пёхом дойдёшь, не барин. А что ты в железе весь, как дон Кихот? Тут, вроде, не стреляют, спасибо Парфирычу.

— Привыкнуть к тяжести надо. Ощущать не должен полностью. Как кожа должен доспех быть.

— И как, получается?

— Болит всё тело, будто в галтовочном барабане меня с чугунными чушками крутили.

— У-у, ты какой стал. Терминами какими сыпешь.

— Завидуешь? Завидуй молча.

— Молчу. Так ты идёшь?

— Да, иду. Долг — это святое.

Катерина была рада. Растерялась, закудахтала, ребятишки мельтешили в радости (с чего вдруг?). Ваську я знал, оказалась ещё и девочка, симпатичная, как ангелок. А я, мужлан чёртов, с пустыми руками. От обеда отказался, скинул сбрую, сразу приступил к «возвращению долга». Хотя, Катерина лукавила — её хозяйство было в приличном состоянии благодаря стараниям подрастающего Васьки. Да и я не сильно рукодельный. Даже безрукий — так точнее. Но, тем не менее, вместе с Васькой, провозились до вечера.

После ужина Катерина постелила мне в комнате, дети тихо исчезли (оказалось, ушли к соседям ночевать). Я, конечно, отказывался, но… В общем… остался я на ночь.

И ещё на сутки.

Потом за мной пришла машина. Ванька, как ни в чём не бывало, спросил:

— Куда?

— На завод.

Когда уже ехали, я спросил:

— Как в конторе дела?

— Тебе увольнительную оформили. И на завтра тоже. А сегодня, отчего-то, послали. Езжай, говорят, проведай. А Тимофей Парфирыч ещё не вернулся, — Иван явно предугадал мой вопрос, — Санёк говорит — в Тулу заехал.

С завода поехали к Натану, с ним вместе — за Марией Фёдоровной. А с ней — на швейную фабрику. Там я её устроил на работу. И не просто швеёй, а дизайнером военной формы и экипировки. Да, тогда таких названий профессий не было, но профессия была. Только называлась иначе — ведущий мастер-технолог конструкторского отдела. В моём присутствии ей выписали ордер на комнату в общежитии ИТР. Я прошерстил отдел снабжения, придав грозными бумагами ускорение в получении, вернее, добычи материала. Особенно меня интересовало камуфляжное направление. Добился увязки этой фабрики и фабрики нетканых материалов для пошива ватных бушлатов (фуфаек) и ватных штанов. Распоряжения из Москвы они получили чуть ли не в июле, а до сих пор репы чешут.

Потом с Мишей, сыном Марии Фёдоровны ездили в военкомат. Сделали его беженцем со Смоленщины, потерявшего документы. Прибавили возраста, и пошёл Михаил, по новым данным Перунов (моя придумка — в честь Перуна, славянского бога войны), проходить комиссию. Потом поступит на службу в 1 стр. роту ОИБ. То есть, ко мне лично. Я его научу Родину любить!

Вечером, на этот раз не с пустыми руками, приехал к Катерине. Пришлось покататься по городу и оставить в магазинах приличную часть своего денежного содержания. Ивана отпустил до утра. Ещё вечером решил — последний раз. Долг отдан.

Утром, проезжая мимо церкви, любуясь древними стенами, спросил Ивана:

— А церковь работает?

— Да. Работает. Вишь — народ на утреню собирается.

— Давай подъедим. Душа просит.

Водитель очень удивился, но перечить не стал.

Я отстоял всю службу, подошёл к бородатому священнику.

— Благослови, отец, на ратный труд!

— Крещён ли ты?

— Крещен был в детстве. Только креста на мне нет. А у вас могу купить?

— Да, воин Христа, можешь. Вот там. Исповедуйся, причастись, а потом подходи, побеседуем.

То, что было — меня не устроило. Оловянные крестики были очень маленькие.

— Мне веру свою скрывать стыдно. Крест на меня тяжкий лёг и его отображение должно соответствовать. Я большой и буйный. И цепь должна быть прочной, а не эти шнурки. Чтобы и я — пополам, а цепь — цела.

Монашка в испуге глянула на меня, убежала. Я сплюнул в сердцах.

— Не плюй в храме, — окоротил меня бородач заморышевого вида в чёрной рясе (или как у них спецовки называются). — Гордыня — тяжкий грех.

— Кто говорит о гордыне? Мои требования к символам веры не от самомнения, а от необходимости. На войну я собираюсь, там это необходимо — и цепь прочная и крест заметный. А гордыня и гордость — две большие разницы. Человек без гордости и не человек, а тварь дрожащая. Бог создал человека в помощь себе, потому негоже нам червям уподобляться.

— Да кто ты такой, чтобы о вере судить?

— Тот, кто гордость и мужество имеет за неё постоять перед врагом человеческим, не дать погасить божий свет в душах. А вот ты кто, бараном прикинувшийся? Отойди от меня, от греха. Не к тебе я пришел. Иди, замаливай несуществующие грехи, не мешай.

Я отвернулся. И что он так задел меня? Раб божий. В натуре — раб. Ну, уж нет, то не про нас. Мы не рабы!