Ричард Длинные Руки — эрбпринц - Гай Орловский

Она хитро улыбнулась.

— Совсем-совсем никому?

— Никому, — подтвердил я.

Ее губы раздвинулись шире.

— А Господу, как ты говоришь?

— И ему не служу, — пояснил я. — Иду под его знаменем как доброволец. Его идеи обустройства мира и человека меня восхищают! Потому я с ним. А еще потому сражаюсь с теми, кто его не признает.

Ее взгляд стал серьезнее, она проговорила медленно:

— Добровольцы… опаснее.

— Еще бы, — подтвердил я. — Убежденность в своей правоте — великая сила, сдвигающая горы! А императору, понятно, только служат… за деньги, должности, земли, титулы, звания, награды, почести… Только я не понимаю, чем он мог бы привлечь людей Севера? Мы все-таки служим по большей части из-за чести, а это такая штука… если это штука, которую купить или продать трудновато. Человек чести может отказаться от горы золота ради какой-то ерунды, с точки зрения императора… или просто южанина, а это их поставит в тупик.

Она покачала головой.

— Милый, император достаточно долго знакомился с обычаями Севера, его в тупик поставить трудно. Да он и раньше старался привлекать к себе лучших из рыцарей Севера… жаль только, что сейчас последняя связь прервалась.

— Что так?

— Пираты, — ответила она. — Были капитаны, что знали тайные дороги, по которым ухитрялись достичь южного континента, но куда-то исчезли.

— Знаю, — ответил я. — Мой друг, сэр Смит, выигравший Золотой Шлем, отправился на юг, но не знаю, доехал ли.

— Сэр Смит? — повторила она в задумчивости. — Нет, не припоминаю…

Я промолчал; Бабетта то ли нечаянно, то ли нарочито иногда дает понять, как вот сейчас, что знает императорский дворец как свои пять пальцев. Угадать трудно, где как бы проболталась, а где нарочитая утечка, дескать, и не сказала, и в то же время дала понять.

— Бабетта, — сказал я в лоб, — к чему этот разговор про императора? Ты же пальцем не шевельнешь просто так?

— Ну, Ричард, милый…

— Так почему?

Она чарующе улыбнулась.

— Ричард… про императора вообще все любят посплетничать. Чем выше человек, тем больше о нем слухов.

— Я не собираю слухи, — пояснил я твердо. — Я как бы весьма занят, ты могла заметить.

— Император заинтересовался тобой, — пояснила она. — Просто заинтересовался.

— Просто заинтересовался, — напомнил я, — очень давно. Весьма заинтересован — тоже… давно. Сейчас уже крайне заинтересован, если говорить в твоих терминах. Настолько заинтересован, что…

Я посмотрел на нее за продолжением, но она лишь с самым невинным видом вскинула брови.

— Что?

— Бабетта, — сказал я с упреком, — не стоит хитрить там, где все видно насквозь. Ты здесь не для того, чтобы сказать насчет впечатлений императора.

Она помолчала, хитренький взгляд постепенно тускнел, наконец я уловил в нем печаль.

— Ты прав…

— Это слишком очевидно, Бабетта.

Она медленно наклонила голову.

— Знаешь, Рич… я никогда не думала, что мне придется говорить такое.

— Что?

— Рич, — произнесла она, — император Герман выглядит несокрушимым… это так и есть, но… для Севера. Там же в его землях у него определенные трудности.

— Все трещит по швам? — уточнил я.

Он покачала головой.

— Нет, именно трудности. Определенные. Не столько извне, хотя есть и это, как внутри.

— Местные феодалы?

Она помедлила с ответом.

— Там все несколько иначе. Но одно есть общее с вашим Севером: семья, окружение, приближенные, интриги, заговоры, попытки укрепиться и возвыситься за счет других… Люди — везде всего лишь люди.

Я покачал головой.

— Кроме тех, кто идет к Богу.

— Ты знаешь таких?

— Весь христианский мир такой, — ответил я гордо, но наткнулся на ее взгляд и пояснил неуклюже: — Не всегда охотно, по-черепашьи, бурча и огрызаясь… но постепенно выдавливая из себя натуру Змея. А у вас там, как понимаю, еще тот гадюшник. Гадюшник — от слова «гад», в которого Господь превратил Первозмея.

Она поморщилась.

— Ты говоришь не как воин и даже не как политик…

— Мы все должны быть выше себя, — ответил я и сделал вид, что перекрестился. — Чем в таком случае императору интересен я?

— Своей чистотой, — ответила она незамедлительно, — рыцарской честью, верностью слову, долгу…

Я сказал с иронией:

— Ну-ну, Бабетта…

— Я серьезно!

Я усмехнулся.

— Мы никогда не говорили серьезно.

— Мы всегда говорили серьезно, — возразила она. — Только прятали за шуточками. Это твоя манера, я моментально ее приняла… Потому что мне это понравилось своей необычностью. И сейчас я говорю очень серьезно. Император слишком горд, чтобы кому-то сказать о своей слабости.

— Тем более, — обронил я, — просить о помощи.

Она нервно дернулась, губы поджались, из чувственно полных, полураскрытых превратились в тонкую щель.

— Он не просит о помощи!

— Да, — согласился я торопливо, чувствуя, что перегнул, — ты права. Просто я благодаря тебе чуть больше узнал о заокеанской империи. Однако, Бабетта, ты и сама наверняка поняла, что я пока не прикрою свой зад… я говорю о тыле, то не сдвинусь с места. Даже если император попросит меня об этом напрямую.

Она моментально, переходя из сердитого состояния, заулыбалась так, что на щеках моментально появились ямочки.

— Неужели ты такой расчетливо осторожный? А где же безрассудная отвага, неистовый порыв, зов сердца?

Я поморщился.

— Перестань.

— Нет, правда?

— Миром правят, — напомнил я, — не безрассудно отважные, а те, кто умело направляет их дурь… назовем ее зовом сердца или еще как-то покрасивше, на реализацию своих идей.

Она сказала с интересом:

— А какие у тебя идеи?

— Естественно, — ответил я нагло, — затащить тебя в постель!

Она очаровательно улыбнулась.

— Ой, Рич! Как я тебя люблю еще и за эту бесстыжую манеру врать прямо в глаза!

— Почему врать?

Она передернула белыми плечиками.

— Когда чего-то слишком много, это обесценивается, не так ли?.. Вокруг тебя столько прекрасных женщин, готовых с радостным визгом прыгнуть в твою постель…

Я раздраженно дернул щекой.

— Я воздерживаюсь от этих связей по другим причинам, а вовсе не потому, что потерял интерес… Никто не скажет, сколько среди них шпионок, агентов влияния, интриганок, не говоря уже о тех, кто сразу же начнет… сама знаешь. А это портит… ну, я и в постели получаюсь, как бы на работе. А на фига?

— Печально, — проговорила она.

Я вздохнул, оглянулся на вход в шатер, скоро придут лорды Военного Совета, сказал деловым голосом: